Согласна, сложно, почти ужасно.
Контролирующие чары, отточенные многими годами практики, срабатывают хорошо. И всё проходит весело и прекрасно – ровно до тех пор, пока со своей партией не вступает нильфгаардец.
Чужой ритм вкручивается в уши – изнутри, – пляска солнечного огня сбивается с привычного темпа, её заклинание трещит и исходит паром, пар этот почти материален и ошпаривает руки, сжатые в удержании. Вопреки тому, что костяшки белеют от напряжения, удерживать становится нечего – все потухает и гаснет, и пламя при встрече с этим – чужим, темным и холодным – исходит в мертвый обсидиан, такой острый, что пальцами уже не ухватить.
Созданию повезло меньше всех, – впрочем, оно вряд ли уже способно было чувствовать что-то человеческое, поэтому не очень-то жаль. Чудовище тоже не выдержало этого обсидиана, сплавленного с извечными народными экзорцизмами, и тоже вышло в пар, осев на темной земле одновременно и пеплом, и грязной лужей, и не удосужившись оставить после себя слишком много подсказок. То, что сохранилось, обнюхивают императорские ищейки, прибывшие на место с запозданием – аккурат к окончанию расправы над чудищем и началу драмы под названием “господа чародеи в поисках границ собственного рассудка”. Господам чародеям благодаря этой своевремености даже почти не приходится объясняться, если не считать нескольких по-деловому жестких вопросов, обращенных почему-то к Шеале – она раздраженно и чуть невпопад отвечает, забывая слова и сбиваясь на классическую Старшую речь, что совсем не добавляет ситуации определенности, но их свидетельские показания ищейкам, к счастью, не так уж интересны. В ушах застыло неприятное давящее чувство, появляющееся только на морской глубине, а кончики пальцев свербят – кто же знал, что это будет так… странно? Сложно? Дьявольская игрушка этот комплект украшений, и браслет на руке кажется слишком тяжелым.
Слова доносятся будто из-под толщи солёной пучины, и их смысл втекает в голову медленно, с опозданием. Вместе с ними хлынуло и сразу же застыло ощущение чего-то неправильного.
– Господин дознаватель? – откликается она, ориентируясь даже не на слух, а скорее на искры серебра в темноте, раскрашенной проблесками карминно-оранжевого огня факелов. Хотя нет, и не на это тоже – а на проклятые двадцать шагов: и рядом находится сложно, и прочь не отойдешь, и никуда от этого не деться, – я здесь. Кадваль, с вами все в порядке?
Глупый вопрос, совершенно очевидно. Да и как после такого можно быть в порядке – потому что ей тоже хочется время от времени высказывать это чертово “изыди”, особенно – ну вот да, – особенно когда приходится смешивать то, что не может и не должно смешиваться. Магию.
Сплетать силу вместе сложно и неприятно, вкладывать кому-то в руки выпестованное заклятье зачастую опасно, колдовать одновременно что-то настолько разнящееся столь связанными разумами – и вовсе чревато.
Ничего, они привыкнут. Выбора нет – пришлось же привыкнуть к этому постоянно зудящему, колючему чужому фону, даже удалось обнаружить и опробовать кое-какие положительные стороны, значит и с магией получится – рано или поздно. Шеала предпочла бы «рано» – как минимум потому, что это проклятое расследование хотелось закончить побыстрее. Но даже понятия не имела, как начать, как склеить их вместе – слишком уж с господином дознавателем они разные, и схожи только довольно неприятными  чертами характера, и, пожалуй, хорошо припрятанной несгибаемостью. Это именно она виновата в том, что на сопротивление уходит слишком много сил.
Да вы издеваетесь, с тоской думает в пространство чародейка, садясь где-то рядом прямо на землю. Порывом ночного ветра приносит гадостный запах остатка чудовища, в котором без энтузиазма копаются ищейки.
– Это пройдет. Наверное. – не слишком уверенно говорит она, понятия не имея, как долго могут держаться последствия этой первой попытки совместного колдовства. Во всем виновата психика, будь дело в физиологии – это было бы понятно и исправимо, но теперь… Чародейка абсолютно не умеет выражать сочувствие, и запинается даже перед таким, казалось бы, неизбежным и очевидным, как необходимость озвучить то, что ей придется побыть поддержкой. Поводырем? Да уж, не повезло господину дознавателю.
Дайте руку, и…
– Нашли! – коротко, по-деловому отзывается одна из ищеек, машет коллегам белеющей в полумраке рукой, затянутой в перчатку, и аккуратно поднимает находку в воздух левитацией.
и я все покажу, вздыхает чародейка.
– Докладывайте. – строго говорит Шеала, отчего-то чувствуя, что должна, – вслух, по протоколу.
Понятия не имея, что за протокол, но пусть уж постараются, у них же тут везде протоколы.
Остатки одежды. Дорогой одежды, и забрызганы той жижей, в которую изошло это несчастное чудовище – похоже, энергумена, начавшего ритуал, они больше никогда не увидят. Ищейка без брезгливости обшаривает карманы, вспарывает подкладку, достает находки одну за другой.
– Десять флоренов, два носовых платка, один шелковый с…
– Оставьте платки для отчета. – с неизвестно откуда взявшейся, – неужто от усталости? – наглостью она раздраженно дергает кистью, потому что в этих кусках ткани совершенно очевидно нет никакой магии и никакого интереса. Чужой голос ввинчивается в уши и оставляет почти физическую боль, она бы с радостью обошлась полным отсутствием звуков – но как-то по-дурацки так вышло, что без речи сейчас никак.
– …позолоченный несессер три на четыре пальца, внутри – неизвестное вещество, цвет и консистенция в текущих условиях не поддаются анализу, органолептически…
– Не трогайте.
– …органолептический анализ будет произведен в лаборатории. – с ответным раздражением чеканит ищейка, но все-таки разрешает осмотреть несессер, Шеала прикрывает глаза и разворачивает перед внутренним взором изображение этой позолоченной игрушки – так, чтобы господин дознаватель тоже мог увидеть и запомнить. Приметная вещь.

Последние сутки выдались слишком напряженными. И поэтому тогда, когда ищейки отчитываются о том, что всё осмотрено, ей едва достает сил, чтобы встать, а потом довести господина дознавателя до собственного дома. И там, внутри – умереть, не сумев даже толком раздеться, едва добравшись до кровати опрокинуться в чернильную темноту.
Темноту, внутри которой она целую бесконечность скользит по незнакомым дворцовым коридорам, и отчего-то снова приходится сплетать морскую бездну с солнечным пламенем, – и выходит снова не очень хорошо, раз, другой, а потом все же… Нет, потом только темнота,  слишком болезненная, горячая, и стынущая на языке привкусом самого неприятного в мире металла.

И даже воскреснуть с утра – восстать? – удается с трудом. Шеала с присущим ей упорством сопротивляется той половине ее мироощущения, которая совсем не её, и которая не менее упрямо бодрствует. И пытается снова свалиться в сон, искренне надеясь, что начальство, экспертиза и все демонологи подождут хотя бы до обеда - разумеется, тщетно. Тогда она, после недолгих колебаний позволив себе четверть часа самокопания, задумчиво смотрит на корешки книг – «Ard Goethia» так с вечера и осталась открытой – и размышляет о том, каким образом господа старшие дознаватели и господа мозголомы сумели подсунуть их друг другу. И не ошиблись ли они в своих расчетах.
По-всякому выходило, что нет. Даже если изначально никто ни на что не рассчитывал.
Внизу остро пахло влагой и розами.

– Доброе утро, мой господин. – ровно таким же тоном отзывается чародейка, опуская голову в знак признательности: за – может, немного насмешливое, но все же золотое – обращение, а также за отчет, завтрак и книги. И, разумеется, за спущенные со стола ноги – не то чтобы это слишком раздражало, сама грешна, но жест, несомненно, является неким признаком уважения между коллегами, а также символом готовности к сотрудничеству и взаимным неудобствам.
Хотя ладно, к чему стеснения, взаимные неудобства – это, пожалуй, одна из тех вещей, которые у них так хорошо выходят совместно, притом сама по себе, безо всяких символов готовности.
Сочтя наличие стопки книг приглашением, Шеала разместилась в кресле, подтянув к себе левитацией все, что требовалось для изучения трудов имперских академиков, и в этот раз даже удосужившись делать заметки, систематизируя также то, что удалось – а что-то все-таки удалось! – запомнить вечером. Через какие-то разделы приходится прорываться с боем, а какие-то параграфы по-настоящему увлекают, заставляя забыть о времени. Которое, несмотря на отсутствие новостей, вовсе не ждало.
Хотя взаимное молчаливое чтение – на удивление, – в компании господина дознавателя удавалось тоже вполне неплохо, спустя какое-то время все-таки потребовалось оторваться от часов, ритуальных кинжалов и контуров печатей. Увлекательно, познавательно, но пока что не слишком применимо на практике.
Особенно если практик – вот он, рукой подать. В другое время она бы истерзала его ворохом вопросов – не только по теории, – но сейчас следовало поумерить аппетиты.
– Я одного понять не могу, Кадваль. Ведь вы и раньше находили тех, кто совершал ритуалы. Отправляли их в темницу. Допрашивали. Почему в этот раз демон внутри энергумена подчинил его и потом превратил во что-то чудовищное? Оно напало на вашего коллегу и собиралось, судя по всему, нападать и дальше на все, что движется. Такое впечатление, что либо наш ренегат занервничал, либо это… показательное выступление. Анонс, обещание. И в этом случае у меня возникает впечатление, что он знает, что мы достигли каких-то результатов. И если не ожидал засады, то, по крайней мере, предчувствовал её.

Господин дознаватель, замерев над её плечом, с азартом складывал куски головоломки вместе, Шеала, отложив книгу и подавшись вперед, к застывающим в воздухе линиям, вникала, едва ли не затаив дыхание, и готова была констатировать три вещи. Первая – нильфгаардец, скорее всего, вопреки любому отсутствию доказательств, был прав. Вторая – чародейка почти что всё понимала, в том числе благодаря штудированию литературы, и это оказалось крайне приятно и лестно, значит навыки не растрачены. И, третья – опасный азарт оказался очень заразной болезнью.
Дьявол, она даже почти что начала получать от этого удовольствие. Риск, адреналин, возможность напрячь разум полноценно – это было по крайней мере волнующе.

– Мне не слишком нравится его осведомленность. Да, вполне вероятно, что он знает все, что узнают его демоны – но в тот момент, когда мы проводили допрос, то понятия не имели про печать во дворце. Всего лишь предполагали, не было никакой конкретики и уверенности. Так что он не мог таким образом, через демона, узнать про готовящуюся засаду. Тут что-то еще… Или кто-то еще. Рискую показаться некорректной, но вы уверены во всех своих коллегах?
Если учитывать возможность заговора на самом высоком уровне, а почти наверняка так и было, то вероятнее всего в нем был замешан совсем не один человек, и уж точно не сам ренегат, притом в одиночку, этим всем процессом руководил, каким бы талантливым и хитроумным он не казался. Ещё должен был быть кто-то, кто очень хорошо осведомлен о делах господ дознавателей, господ следователей и господ мозголомов. И в этом случае, если такой человек вправду существует, то обо всех их выводах и о ходе расследования оппозиции уже известно. И оппозиция, разумеется, обязана предпринять контрмеры. Соответственно, им вскоре начнут вставлять палки в колеса, даже несмотря на особые привилегии, специальные разрешения и прочие занятные вещи. И могут начать это делать в любую минуту – и перед подобной перспективой они с Кадвалем практически беззащитны. Если, конечно, не начнут думать и действовать в обход протоколов. Чародейка, впрочем, особых проблем в таком варианте не видела, и была готова применить весь свой дар убеждения, дабы уверить в этом факте и нильфгаардца. Личным демонам, в конце концов, положено склонять своих господ к разным нехорошим вещам, так что – никаких угрызений совести. У противников, судя по всему, её вовсе не было, так что стоило уравнять шансы.

Письмо легло ей в руки, Шеала прочитала внимательно, укладывая в голове и формулу, и выводы. Сложно сказать, понадобится ли это для дела, но других зацепок у них все равно пока что не было. Господин Морвайн, какая жалость, оставил не слишком много подсказок.
– То есть это наркотик. – резюмировала она. – Это, конечно, может ровным счетом ничего не значить, но вообще говоря в состоянии наркотического опьянения сознание становится восприимчиво к вмешательству извне. Облегчается и телепатия, и убеждение, и контроль. Возможно, он разыскивает наркоманов среди высшего общества, чтобы упростить себе работу по созданию энергуменов, вхожих в двор. Или даже… понятия не имею. Может, он и вовсе приложил руку к этой моде? Раз уж госпожа Лливедд утверждает, что она началась недавно.
Чародейка задумалась. Потом аккуратно и педантично разложила книги и заметки по подходящим им местам, вернула чернильницу на стол. Поднялась с кресла – нервное желание движения, вполне ожидаемо, передалось и ей. Находиться на одном месте, пусть даже и с такой библиотекой, было невыносимо, вдобавок отчего-то казалось, что промедление и бездействие могут скверно для них обернуться. И вовсе не тем, что таким тоскливым тоном анонсировал нильфгаардец. И даже не тем, что он решил не озвучивать.
– Такое ощущение, что я в этом случае с ума не сойду. – чародейка невольно усмехнулась и тут же хищно сощурилась. – Как я могу судить по тому, что тут, в письме, написано, мы пока что, – формально, – не работаем? Если в этот период не запрещено покидать дом, то я бы предпочла осматривать архитектуру столицы, притом без мундира. Во-первых, жара, ну а во-вторых, не следует привлекать особого внимания тогда, когда мы пойдем выяснять, кто же стоит за распространением этих солей. Никакой работы, всего лишь променад, праздное любопытство и случайные приятельские беседы. У вас же здесь немало знакомых и приятелей, господин дознаватель? При встрече представите нас, я же, в конце концов, ваша новая коллега. А дальше я справлюсь, они даже почти ничего не заметят.

– Для подобного визита на светский раут простого вина недостаточно, – абсолютно серьезным, с оттенком наставления тоном отозвалась чародейка. Велик был соблазн смотреть на господина дознавателя сквозь приложенную к лицу руку, но она сдержалась, не сумев взамен отказать себе в удовольствии лишь немногим более этически изощренном, – не знаю, как у вас, а у нас, на Севере, таким давно уже никого не удивить. Чтобы поразить высший свет, понадобится как минимум эффектная атрибутика. Скажем, пояс из золотых цехинов и тяжелая корона с острыми шипами. Кровь и золото, как вы знаете, прекрасно выглядят вместе. Правда, думаю, в этом случае наркотиков нам не предложат, а скорее наоборот…
Напоследок задавив мелочные мысли относительно того, что кроме мундира у нее еще остаются рубашки господина дознавателя, и выход в свет в них может сделать успех намного более головокружительным – не против он, вы только посмотрите, – Шеала поднялась:
– Так что ведите меня к портному. А лучше – к модистке. Модистка госпожи Лливедд меня целиком устроит.
Вино, впрочем, было не такой уж плохой идеей, потому что опыт светской жизни у чародейки де Танкарвилль был, но устарел лет… на сто, и предстоящее мероприятие обещало оказаться довольно непростым. Это вам не барышников из Фархад Ис к земле придавливать.

Конечно, по мнению южан Шеала была привередлива, но прошедшие закалку у госпожи Лливедд специалисты выжили и остались в рассудке. Чародейка, как ни странно, тоже. Поэтому в целом все прошло неплохо, и к началу приема даже удалось прийти в себя и вспомнить кое-что из международных правил этикета. С остальным в равной пропорции справятся наблюдательность и здравое осознание того, что им, в общем-то, на мнение социума наплевать, а значит стараться произвести хорошее впечатление не стоит, акция всё равно одноразовая.
Высшее общество было облачено, вот удивительно, в чёрное. Вблизи Императора всё и всегда было черным, менялся только цвет некрупных вкраплений, чем меньше – тем лучше и тем более высоким статусом в обществе обладает носитель всего этого великолепия. В этом сезоне лидировали золото и приглушенный кровавый пурпур, так что идея с короной казалась не такой уж дикой. Впрочем, на них и без того умеренно глазели, так что Шеала мимо воли постоянно одергивала манжеты, хотя браслет и был надежно скрыт, и хмурилась. Довольно сложно понять, как необходимо себя вести, чтобы вызвать интерес у распространителей солей – и при этом не сойти с ума от непривычной роли.
Браслет, на самом деле, серьезно мешал, потому что у господина Кадваля на лбу было написано нечто такое, что не позволило бы кому-либо в здравом уме предлагать ему наркотики. То ли заметно, что его мир и без того прекрасен, то ли образ работы – и деятельности в целом – за этой вежливой улыбкой проступает так, как проступает плохо замытое кровавое пятно на досках во время дождя. Оставалось только воспользоваться приглашением дознавателя и лезть в головы окружающих самостоятельно – но аккуратно и так, чтобы никто не почувствовал слишком настойчивых сканирующих импульсов. Это было бы чревато.
К счастью, этот же самый браслет существенно упрощал общение, и для него вовсе не обязательно было находиться так уж рядом и по местным обычаям придерживать спутника за воздух на три пальца выше локтя. Слишком уж это утомительно, и спроси бы кто её саму, то…
Словом, дефилировать по зале в одиночку казалось немного более выгодной тактикой, а мысленные язвительные комментарии относительно находящихся вокруг были чем-то вроде бальзама на душу. Господину аэп Арфелу высшее общество не нравилось, судя по всему, ровно в той же степени, что и госпоже де Танкарвилль.

– Как вы находите наши вина?
Шеала с выражением вежливого интереса подняла глаза от изысканного блюда с закусками, на котором, прямо-таки по северной традиции, закусок было изрядно меньше, чем изысканности.
– Простите?
Мужчина не менее вежливо улыбнулся, но всё-таки не представился. Взамен вкрадчиво, почти что интимно пробормотал:
– То, что вам подали – полная дрянь. Минутку…
Он пошарил взглядом по зале, приметил пажа в дальнем углу и энергично вернулся к Шеале, держа в руках два бокала вина удивительного, практически изумрудного оттенка.
Чародейка прохладно кивнула, но из вежливости попробовала. Оказалось неплохо.
– Отрадно видеть новые лица на вечерах господина де Ветта! – вещал её новый безымянный знакомый, подхватив ее под локоть и ловко лавируя между дефилирующими гостями, ведя куда-то вглубь. – Я полагаю вы здесь впервые и слегка потеряны от этой роскоши – я просто обязан показать вам сад, он поистине великолепен, и даже с террасы…
Шеала почувствовала подступающую к горлу тошноту, ставшую в последние дни уже привычной – это значило, что она вплотную подступила к барьеру в двадцать шагов. Суставы заломило, – назад, туда, в душную залу, хотелось так отчаянно, что это было почти что больно. Вдобавок в голове неприятно шумело, и чародейка запоздало поняла, что, кажется, в вино что-то подмешали. Что-то не слишком опасное, но всё же…
– Вам плохо? – как из-под воды донесся показательно участливый голос. – Такая духота стоит, немудрено! Вот, вот, дышите, это поможет…
Шеала, чувствуя, что едва держится на ногах, и пытаясь отвернуться от протянутой коробочки с солью, внутренне взвыла и послала в общее – ещё общее, ну правда ведь общее? – пространство с господином дознавателем такие картины, что он просто обязан был встать на дыбы и приняться убивать.
Убивать, впрочем, не стоило, а вот поймать и допросить – вполне.

В какой-то момент ей показалось
- ударит
Потому что, кажется, заслужила. Потому что, не стоит забывать, северянка в его руках – инструмент, метод и справочник, но не более.
Но он отчего-то забыл, и держал так, что ей тоже пришлось забыть. Пока нещадно колотит в приступе перемешанных с бредом судорог, понимать, что если бы не эти руки, то удалось бы лишь разбиться в кровь об прохладный и безучастный этольский мрамор, умереть от холода. Но теперь приходилось, вцепившись в кажущиеся серебристыми в лунном свете глаза, острые и жгучие, – как лёд, как вироледские клинки, – и с трудом удерживаясь в сознании, выкарабкиваться.
Нельзя опустить веки, нельзя отвернуться, скрывая слабость, нельзя даже думать о том, насколько она не любит подобные ситуации и состояние беспомощности.
Нельзя. Можно лишь – нужно – перетерпеть. Ведь могло быть хуже, намного хуже. 
Заклинание оказалось довольно милосердным. Специально или по неосознанной прихоти – вопреки тому, что говорил вслух господин дознаватель, потому что ненависть выглядит совсем иначе. Потому что нет ничего проще, чем унизить человека в таком состоянии, и видят все боги, у него были возможности, но он и об этом забыл.
– Я вас тоже… ненавижу. – с плохо скрываемой… нет, будем считать это благодарностью, приходится говорить. И cuach с ней, с дикцией, когда зуб на зуб не попадает – ради того, что уходит из головы муть, ради этих вот, чужих, но уже таких знакомых волн алой злости, замещающих липкий наркотический туман, стоит пересилить себя и откликнуться. Пусть Шеалу де Танкарвилль, самоуверенную и безответственную исключительно в своей самоуверенности, таким тоном никогда и никто не рисковал просить.
Потому что… а, дьявол с ним. И это почти терпимо, несмотря на все произнесенные слова, слова тут ничего не значат.
Спасибо, серебряный господин. Все хорошо, не стоит так злиться.

Позже, уже в управлении, кутаясь в чей-то мундир и борясь с побочными эффектами заклинания, спровоцировавшего обезвоживание, – кто-то любезно принес воду; она сейчас почти не различала лиц и едва запоминала обстановку, – чародейка вяло отвечала на вопросы и мягко отрицала любой умысел. Нет, случайность, ничего не подстроено, знать не знали, что так выйдет. И действительно ведь не ожидали такого быстрого улова.
Конечно, все вокруг были уверены в том, что это не так, и поэтому диалог велся, кажется, исключительно ради красивого протокола.
Потом тенью возник пепельный чародей, при виде которого все вытянулись в струнку. Он даже удосужился бросить нечто смазанно-дружелюбное перед тем, как вскрыть верхний пласт её воспоминаний, вроде бы остался доволен увиденным, и после этого головная боль накрыла с удвоенной силой. Потом в коридоре промелькнули знакомые лица господ мозголомов, – к превеликому счастью, вовсе не по её душу. После их появления движение вокруг улеглось, и её оставили в покое.
И вот теперь наконец-то можно было отбросить в сторону все попытки выглядеть браво, сохранять лицо, вытирая с него единственное оставшееся у нее желание – добейте, пожалуйста, – и растечься по чьему-то креслу, медлительно возвращаясь к заданным вечность назад вопросам.
Интоксикация интоксикацией, но была ли такая мелочь достаточным поводом для того, чтобы чародейке прекратить мыслить?

Ровным счетом ничего опасного, он же не собирался, не мог собираться никого убивать. Скорее всего, планировал довести случайную жертву до состояния, близкого к обморочному, потом предложить соль – полагаю, наркотик летуч и хорошо усваивается через слизистые, притом скорее всего вызывает прилив бодрости, и делает легковерным – и убедить, что это полезная вещь, “подсадить”, тем самым завербовав себе ещё одного адепта.
Возможно, стоило дать ему это сделать. Возможно, тогда на горизонте показался бы кто-то, кто стоит за этим всем – тот, кто выше этого господина в их агентурной сети.
Я виновата, Кадваль. Следовало позволить ему это сделать, тогда вы бы смогли поймать рыбу покрупнее.

Шеалу продолжало лихорадить, хотелось шипеть, сорвать с себя насквозь измокшее платье, проситься домой или в могилу, но она сдерживалась и отвлекалась размышлениями.
Она думала о том, что обязательно убедит господина дознавателя показать ей это замечательное заклинание, и ещё о том, что его применение могло быть ошибкой: зеленое вино расплескалось по террасе, и выяснить, что распространитель в него подмешал, лабораторным методом уже не удалось бы. Впрочем, так уж ли это важно? Спектр подобных веществ широк, но доказательства вины очевидны, неуважаемый господин имеет все шансы оказаться в тюрьме по вполне солидной причине, и никакие деньги и связи не смогут отодрать от него этих цепных псов в серо-черном – до тех пор, пока они не выяснят абсолютно всё.
Думала о том, что господина дознавателя с его чувствительностью к окружающему миру было даже слегка жаль. О том, какое выражение лица он бы приобрел, очутившись на одном из чародейских банкетов севера еще несколько лет назад. Там, конечно, не было бы ровным счетом никаких затруднений в том, чтобы различать дам. Вот, к примеру, на одном из семинаров, посвященных современным проблемам алхимии и зельеварения…
– Знаете что, Кадваль? – обращается она уже вслух, – тогда, когда возникает возможность переговорить с господином дознавателем лично и без посторонних слушателей. – Я, скорее всего, смогу синтезировать антидот к этой дряни, если вы обеспечите доступ к лаборатории. Тогда можно будет излавливать всех этих, не рискуя получить головокружительные эффекты на приемах.
Еще одна мысль, запоздалая, всплывает в голове. Что, если демон на допросе пытался скрыть именно этот фрагмент воспоминаний своего носителя? Что если наркотики – лишь малая часть того, что может происходить в будуарах, террасах и прочих укромных уголках поместий, замков, и, чем дьявол шутит, даже самого золотого дворца во время приёмов? Что, если гоэт и вправду вхож в высшее общество, и проводит свои ритуалы по подселению демонов прямо на них? Ведь – никто даже не заметил, что произошло на террасе. Никто не спохватился. Ее могли убить, распять, расчленить, – если бы не этот золотой браслет.
– …и второе – как насчет того, чтобы убедить нашего господина в том, что ему все удалось? Ваши мозголомы справятся без труда, он будет уверен в том, что наживка проглочена, и тогда гоэт, возможно, попробует подобраться ко мне со всеми своими демонами.
Эта мысль изрядно пугала. Потому что неизвестно, сможет ли господин дознаватель удержать ее, если что-то пойдет не так. Но если не он – то никто не сможет.

Смятение? Нет, пожалуй, не то.
Беспокойство.
Беспокойно шумит снаружи дождь, – затяжной, не собирающийся прекращаться до самого утра.
Беспокойно мечутся ветви, остро пахнет мокрая листва, и даже запах закрывшихся на ночь роз тревожный, резкий, и совсем не сладкий.
Прикрыв глаза, Шеала думает о том, что если ливень не прекратится и днем, то достраивать печати будет сложнее. О том, что стоит, наверное, внести ещё несколько небольших корректировок в структуру – пусть она окажется приятным сюрпризом для гоэта. И вообще пытается думать о деле, да вот только вцепившееся сотней крючков в душу беспокойство гложет и разъедает, не дает глубоко вдохнуть.
Тогда она распахивает ставни и протягивает себя струям дождя – настолько, насколько это вообще безопасно без левитации. Крупные, частые капли холодят голову, прибивают пряди волос к коже, собираются в ручьи и стекают по рукам вниз, в темноту, пахнущую листвой и влажной землей. Легче не становится.
Хочется перебросить ноги через подоконник, шагнуть туда, наружу, смыть с себя ночным ливнем смятение, но – проклятая связь. Связь, которая, кажется, значит не так уж много. Связь, благодаря которой вскрывается то, о чём бы стоило молчать, что можно было бы забить поглубже, проигнорировать, подавить. Связь, из-за которой абсолютно и кристально ясно, что смятение это – оно тут не принадлежит кому-то одному. И, вместе с тем, каждый из них заперся в своем беспокойстве, как в раковине.
Dyro dy nerth
Ag yn nerth, deall
Потому что она ничего, ничего не может понять. А сделать со всем этим…
А сделать ничего не хочет.
Ночью приходят такие сны, что хочется либо содрать с себя браслет – и дьявол с тем, что это приведет к смерти, она готова, – либо, и это уже намного хуже, спуститься вниз, поскольку одиночество для неё, ковирской отшельницы, впервые в жизни стало чем-то невыносимым. Но ради силы воли серебряного господина дознавателя, ради его сдержанности, всех тех мыслей о работе и преданности делу, ради того, что ей тоже следует о нем позаботиться – не стоит. Потому что ему это наверняка на самом деле не нужно. Потому что стоит верить в то, что во всем виноваты украшения и проклятый гоэт, – просто необходимо разобраться с ним побыстрее, освободиться, и зримый мир станет трезвее и чище. И тогда, наверняка, они вдвоем с нильфгаардцем надо всем этим просто посмеются.
Наверняка.
Логические несоответствия собственных рассуждений повергают чародейку в еще большую тоску, едва ли не заставляющую выть. И никак, ничем не удается стереть с виска это мучительно незавершенное касание.
Dyro dy nerth.
Не смей слушать. Не отзывайся. Не приходи. Пожалуйста.

Дождь утихает к моменту, когда едва начинает светать, и пустые улицы столицы затягивает теплый, подсвеченный бледным рассветом туман. Снаружи тихо, только воркует где-то сонная горлица и едва слышно падают капли с листьев. Чародейка де Танкарвилль этим утром считает, что ничто так не приводит в устойчивое расположение духа, как плодотворная и продуктивная работа.
А также целая уйма холодной воды – нет, это тоже совсем не демарш, а всего лишь единственный терпимый метод для приведения себя в порядок, потому что все остальные в условиях наличия этой связи – неконвенционны, и могут сгодиться разве что в виде затейливого наказания.
– Доброе утро, господин дознаватель. Знаете, я тут посмотрела в зеркало и вспомнила одну вещь – трупы. Я думаю, теперь, когда мы выяснили достаточно, то стоит детально допросить их – разумеется, после того, как закончим с антидотами и демонами, и достроим печать. Вы здесь практикуете некромантию, нет? При наличии интерсекции я смогу взять на себя двух-трех, это, конечно, очень неприятно, но по крайней мере у нас не будет риска быть сожранными демоном. Если повезет, выясним еще несколько имен.
В качестве планов на день – более чем достаточно, даже если не учитывать возможные распоряжения со стороны начальства. Но больная голова, как известно…
– Вдобавок давайте снова обратимся к госпоже Лливедд и изучим список приемов на ближайшее время. Нужно понять, на какие стоит обратить внимание. Особенно интересны те, которые проходят в дворце – хотя про эти, полагаю, в курсе даже вы, потому что наверняка обеспечиваете безопасность. Гоэт знает, что мы ступили на его след, и скорее всего будет спешить, так что нам нужно понять, сколько у нас времени до решающего дня. Ещё мне потребуется заглянуть в некоторые магазины в городе, потому что аскетичный быт полезен для души, но боюсь, что вот эта вещь, которую я нашла в вашей спальне, не слишком подходит в качестве шпильки для волос. Это же артефакт? И… предлагаю отправляться прямо сейчас, а поесть уже в городе. Запишете на мой счет, если жалование выдают все-таки деньгами.
Возможно, активная деятельность в её исполнении этим утром выглядит нервно и даже неврозно, притом совсем не помогает забыться и отшвырнуть от себя все терзающие чародейку вопросы, но, в конце концов, удовлетворение от успешно выполненной совместной работы – ничем не хуже совместного же отдыха.

Ветер нес за собой свежесть и морскую соль, и вкупе с белым, едва проступающим сквозь плотную дымку солнцем – это было великолепно.
То ли второе, то ли третье по счету, но первое по степени неторопливости знакомство с Городом Золотых Башен совершенно внезапно оказалось достаточно захватывающим. Благодаря ранней побудке можно было не спешить, благодаря погоде – не страдать от жары, и Шеала неожиданно нашла город… ну, по крайней мере заслуживающим того, чтобы его разглядывать, как затейливую и необычайно аккуратную резную шкатулку. Здесь было гораздо чище, чем в любой северной столице – вот, к примеру, вызимские улицы она до сих пор вспоминала с содроганием. Нильфгаард совершенно не зря задирал нос, утверждая, что является оплотом цивилизованности, и, пожалуй, во многих аспектах жить тут было удобнее. Могло было бы быть.
По мере приближения к воде воздух стал гуще, приобретая характерый для послештормового утра запах выброшенных на берег водорослей. Фархад Ис, несмотря на ранний час, уже бурлил подобно прибою, а в толкучке совсем несложно было потеряться, стоило отстать от спутника хотя бы на два шага. Лошадей пришлось оставить у какой-то трактирной коновязи, но мундиры, судя по бросаемым взглядам, сами по себе служили достаточным гарантом того, что с ними все будет в порядке.
– Если вы умрете от голода, я вас подниму, – рассеянно ответила Шеала, потом сморгнула и прохладно улыбнулась, – и нет, никаких креветок и кальмаров. Вы забыли, что ночью была буря? В шторм на большую воду не выходят, так что все, что тут лежит – по меньшей мере вчерашнее, и порядочно успело полежать на солнце. Давайте разыщем что-то, не настолько зависящее от погоды, а то у меня нет никакого желания повторять вчерашние экзерсисы по токсикологии.
По крайней мере, не при людях.
Разнообразие  запахов, цветов, звуков и, собственно, выбора слегка ошеломляло. Нижний рынок был довольно интересным местом – для тех, кто любил шум и движение. Шеала не любила, и, успев несколько раз мысленно попросить прощения за необходимость посещения этого места, сдалась довольно быстро. Хотя, конечно, будь у нее уйма свободного времени, неограниченный запас наличности и хотя бы толика желания вернуть себе прежний приличный облик, променад бы затянулся. Вдобавок, тут действительно несложно было потеряться, но такой привычный и естественный в данных условиях жест – положить руку на локоть – сейчас казался чем-то то ли кощунственным, то ли до неприличия личным.
Сбежав подальше от шума – и путь очень удачно вывел к воде, – чародейка кивком предложила обосноваться прямо на набережной, по причине скверной погоды и туманного отсутствия красивых пейзажей практически безлюдной.
– …нет, книги мне не нужны. При желании могу написать пару своих.
Вода казалась ртутно-стальной, а воздух был густым, как холодный молочный кисель. Его лениво разрезало несколько больших чаек – птицы летали низко, едва шевеля крыльями.
– На Севере некромантия тоже вроде как запрещена. Знаете, никто о ней не говорит, само её наличие отрицается, но при этом четверть старшего магистерского состава способно поднять по два-три мертвеца без особого упадка сил, еще половина виртуозно допрашивает свежие трупы, а все остальные просто почитывают тематические гримуары перед сном. В мое время получить разрешение на изучение этого раздела было довольно просто. Хотя сейчас большинство патентованных специалистов, кажется, уже закончили жизнь на костре.
Несмотря на вполне очевидные проблемы, которые возникнут у господина пепельного дознавателя при попытке найти штатного некроманта, Шеала не собиралась отказываться от демонстрации. Потому что не привыкла разбрасываться перспективными возможностями – а золотой браслет, в конце концов, не самая неприятная вещь, особенно по сравнению с казнью в случае неудачи. Поэтому следовало использовать всё, что есть под рукой.
Местная кухня, как и следовало догадаться, оказалась своеобразной. Множество пряностей, почти везде перец, это было необычно, но достаточно… привлекательно, пожалуй. Впрочем, есть не хотелось вовсе – по причине того, что в горле уверенно застрял ком. Разумная, опытная и рациональная чародейка Шеала понимала, что следует восстановить силы – шел четвертый день частичного отсутствия сна, частичного отсутствия нормальных трапез, частичного отсутствия рассудка, – но, можно сказать, её все устраивало. Как говаривал господин аэп Арфел, такова судьба: являетесь идиотами? Страдайте. И предстоящий акт демонстрации своих умений, наличие которых отчего-то так впечатлило господина дознавателя, был просто отличным оправданием для отсутствия желания какой-либо серьезной трапезы – потому что после него выворачивать будет всех присутствующих. Впрочем, день предстоял долгий, и когда именно удастся поболтать с мертвецами – только Великому Солнцу, ныне едва выглядывающему из-за туч, было известно.
С вздохом отложив нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся орехами в застывшей смеси мёда, виноградного сока, специй и чего-то ещё, Шеала принялась переплетать волосы. Артефакт, впрочем, хозяину не вернула, предчувствуя, что закованная в нём магия, половину утра холодившая ей затылок, еще может пригодиться. Черт с ним, с его предназначением – в первую очередь он был резервуаром, и это – в самом крайнем случае – можно использовать.
Хотя, если честно, её подмывало углубиться в расспросы относительно того, что же такое страшное может скрываться в этом предмете, если даже после всего, увиденного за эти дни, господин дознаватель постеснялся озвучивать. Все-таки, несмотря на все эти игры с отрыванием конечностей, Кадваль порой был чертовски милым.
– …а гуляний-то будет! Не только весь дворец, а еще…
Две опрятно и богато одетые горожанки, судя по платьям – далеко не самого обычного происхождения, – с удивлением прервали беседу, вцепившись взглядами в серые мундиры. Даже замедлили шаг, а потом несколько раз оглянулись, и ухо чародейки выцепило еще несколько слов, прежде чем их голоса утонули в вязком и сыром воздухе и стали совсем неразборчивыми.
– …да-да, портной сказал, что к послезавтра точно справится…
– Я правильно поняла, что они говорят про какой-то прием в императорском дворце? – с тревогой переспросила Шеала у спутника. – В таком случае у нас совсем немного времени, до послезавтра. Отправляемся в лабораторию, или для начала – печать?

Определенность все делает проще – не оставляя времени ни для неловкостей, ни для излишних размышлений. Течение жизни вдруг превращается даже не в бурлящий поток, а в полёт сорвавшейся с тетивы стрелы. И поэтому времени нет даже для мыслей о том, «а что если…» – потому что они должны, обязаны не промахнуться.
Такое удобное слово, оправдывающее многое. И, сваливаясь из личного в общее, подумать только, всего лишь два или три дня назад искрящееся и агрессивно колючее, а сейчас – почти подогнанное, почти отлаженное, Шеала совершенно не сопротивляется ничему.
Даже сжавшейся в кулак ладони у сердца, хотя господин аэп Ллойд – шеф – подобравшийся и ставший похожим на взъерошенную мокрую гончую, от неё этого жеста, кажется, не ждал.
Впрочем, дальше становится немного сложнее. Нет, с организацией все в порядке, и тела, несмотря на стоявшую жару, сохранились отлично, да и оборудование на высоте. Просто оказывается, что ей непонятно и неудобно выпадать из этого совершенного состояния, и вербальное общение с другими людьми – невероятно раздражающий процесс.
– …нет, что же вы делаете. Не спорьте со мной. Нельзя допустить, чтобы хоть кто-то, хоть один человек был одурманен. Вы же видели, он почти достроил внутреннюю печать, еще один ритуал, и…
Ассистент – разумеется, подобный вопрос не могут доверить ей единолично, да и вторая пара рук при синтезе никогда не становится лишней, – скверно её понимает и постоянно пытается сделать что-то не то, он слишком молод (разумеется, по её меркам), и чуть неспокоен, он не в силах познать стройную структуру, возникшую у чародейки в голове – но, по большому счету, ассистент раздражает её лишь потому, что он не Кадваль.
– …повторяйте процесс дословно. Ошибетесь – я вас и после смерти достану.
Ассистенту совершенно не нравится обстановка, и в морщинах, пролегших у него между бровей, читается вопрос: за что же его сюда? Ведь для того, чтобы присутствовать здесь, нужно обладать поистине железными нервами, потому что окруженный иномировыми алыми отблесками демонолог и окутанный поднимающимся откуда-то снизу мерзким темным туманом внештатный некромант совместно составляют просто ужасную картину.
Воздух густеет и отказывается принимать в себя подобное количество изменяющейся силы, но его мнение никому сейчас не интересно.
– А вы что стоите в дверях? Записывайте имена. – голос Шеалы, как и голос допрашиваемых ею мертвецов, звучит глухо, как из-под воды: некромантия всегда немного похожа на попытку добровольно дышать червями и перегноем. Тел чуть больше, чем она рассчитывала, но нужно справиться, притом справиться отрешившись от всего, что ей мешает, – сосредоточившись и собрав всю волю в кулак, и нет времени даже спросить, как там, в алом, дела. Только отчего-то скверно саднит рука.
Курьеру приходится забыть про все свои важные занятия, и, сглотнув и стараясь не поднимать глаз от бумаги, он послушно пишет – по большому счету для этого курьеры и нужны, хотя, возможно, он тоже где-то нагрешил, за что сюда, в этот ужас, и отправлен.
Впрочем, по мнению Шеалы всё в пределах нормы – а окровавленный господин демонолог в ритуальном плаще выглядит так и вовсе почти уютно.
– Разумеется, успеваем. – опустив руки и стряхивая с них остатки липкого и мерзкого темного, отвечает чародейка, встречаясь с ним взглядом. – У меня ещё один. Сколько сейчас времени?
Сложно, тяжело, давит на плечи усталость, и чуть начинают дрожать пальцы. Оказывается, что времени далеко за обед, и, очевидно, с делами они снова закончат сильно за полночь, но что уж там – это вошло в привычку, притом уже кажется давно, и очень хорошо, что так у них двоих это совпало.
Затворничество порой – это лучший метод освободить время для более полезных вещей. И, в конечном итоге, лабораторные опыты с мертвецами и собственной кровью ничуть не менее занятны и веселы, чем торжественные приемы.
Шеала произносит что-то подобное вслух, прежде чем снова нырнуть головой в гнилостный омут, – и ровным столбиком покрывают лист имена.

По окончанию экзерсисов ей кажется, что пора лечь на операционный стол и умереть самой, но, вот беда, господин дознаватель совсем не умеет общаться с трупами, поэтому нельзя. Хотя ничего, это всё поправимо, потому что тяга к познанию и умение обучаться с лихвой перекрывают все остальное, и она с радостью потом ему кое-что покажет.
Потом. Которого, если она выживет, разумеется не будет.
Шеала устало прикрывает глаза, вытирает бегущую из носа кровь – даже артефактов-накопителей не хватило, – и молчаливо радуется тому, что прием не назначен на сегодня, потому что хороши они будут, отправляясь во дворец в таком виде.
Хотя, несомненно, рефлектируют друг друга просто отлично. Ни одному портному не удастся добиться подобного эффекта с помощью парно подобранной одежды – потому что кровь, размазанная по лицу, и пролегшие под глазами тени на удивление правдиво отражают качество и степень единства.
– Я проассистирую с печатью, Кадваль, только направляйте. А вы, – это уже помощнику по лабораторным опытам, – а вы переделайте последнюю партию, я всё видела, и займитесь распространением.
Ещё ведь в планах на вечер остается попытка нащупать связь с гоэтом – Шеала понятия не имеет, как у них получится, и, кажется, господину демонологу на этот раз придётся отправляться в занимательные путешествия самому, а ей придётся – держать. И, несмотря на усталость и дрожащие пальцы – это пройдет, всё очень скоро пройдет, – чародейка улыбается одними глазами, и отчетливо думает про затянутые на руках морскими узлами канаты.

А предупреждения и признания были не нужны – зачем?
Связь тоже ни о чем не предупредила, просто не успела – и потому это было неожиданно. Слегка. Примерно в той же степени, как нельзя предвосхитить мгновения, когда наконец прорывает давно протекающую плотину. Не понять, по чьей воле цепляется в волосы рука, чья она вообще и чьи волосы, – какое восхитительное безумие, какой прекрасный поводок, – и кто именно сжимает пальцы на подбородке, соскальзывая на горло. Каждое прикосновение – раскаленный металл, оставляющий на коже клеймо, и никакой мягкости, нет, но даже этого недостаточно, потому что каждое прикосновение также как капля воды, упавшая в пустыню.
Снимая с господина демонолога все связи как одежду – нет, не нужно их, они сейчас только мешают, – без терпения, без нежности, разрывая, а не расплетая, чародейка вдруг где-то там краем сознания понимает, что, наконец-то, взаимная магия не доставляет дискомфорта.
Как волнующе.
Нет, Кадваль, это не насилие. Пока ещё нет. Позволь, я уберу кое-что со стола, и тогда рассвет, обещаю, будет очень ярким.
Не надо останавливаться: не просьба, приказ. И не приведи боги ты попросишь прощения – потом, или сейчас, – клянусь, вот тогда будет по-настоящему больно.
Впрочем, до этого не дошло. Как и до многого, многого другого – потому что чародеи, не иначе как по причине умственного измождения, не учли некоторых социальных факторов. Результат этого вызвал дьявольское раздражение, хотя, принимая во внимание все обстоятельства, стоило признать – шеф ещё был очень корректен.
Шеала пожала плечами и наклонилась, поднимая сброшенный на пол ритуальный плащ. Неловко отчего-то не было – может потому, что господин аэп Ллойд удивленным не выглядел.
Впрочем, объясниться все-таки следовало, только что ему сказать?
– Извольте, – магистр де Танкарвилль с трудом подобрала нужные слова, и не была уверена, что всё формулирует корректно, но вдохновения не было, – эзотерическая практика, основанная на духовной трансмутации. В условиях практически безостановочного двенадцатичасового колдовства это – эффективный способ восстановления витальных сил, продуцированный выбросом в кровь веществ, вырабатываемых железами внутренней секреции. Впрочем, полагаю, вопрос касается… другого. Мне жаль, что господин вар Валькерзам получил… душевную травму.
Это было враньем, потому что о господине вар Валькерзаме она не думала совершенно, а его имя (он, конечно, представлялся, но поскольку в этот самый момент собирался неправильно отмерять вещество, Шеала не запомнила) так вовсе бесцеремонно выдрала из головы Кадваля мгновением ранее. Но что-то ей подсказывало, что ради спокойствия всех присутствующих нужно сделать вид, что они соблюдают социальные протоколы.
Впрочем, никто не поверил.
– …но он сам виноват, затянул синтез. И учитывая побочные эффекты этого вашего комплекта – мне, если честно, кажется, что маги-зачарователи не совсем корректно рассчитали план-эксперимент во время его испытаний, и пределы области работы артефактов нуждаются в уточнении, – так вот, учитывая побочные эффекты, могло быть… хуже.
Если так подумать, куда уж хуже, но лично её всё устраивает. Кроме собственной наглости в беседе, но это, кажется, тоже какой-то побочный эффект.
Шеф сощурился. Он, кажется, все-таки задумался над тем, что ещё могут натворить дознаватели в столь скорбном состоянии разума, поэтому медленно произнес:
– Хорошо. Перерыв.
Кажется, еще хотел добавить что-то вроде «вон из Бюро». Какой приятный человек, успела подумать Шеала, а потом он все-таки добавил, очень ровно и без малейшего оттенка яда:
– А про пределы не забудьте упомянуть в отчете. Каллиграфия отлично восстанавливает витальные силы.

Если уж так подумать, то жизнь северной чародейки тоже была полна аскетизма, сдержанности, рассудочности и прочих несвойственных северным чародейкам благодетелей. Доказывать это сейчас кому-либо, меж тем, было занятием абсолютно и полностью провальным, – кажущаяся аскеза, основанная в большей мере на отсутствии интереса к соблазнам, позорно капитулировала при первой удобной возможности, противореча какому угодно здравому рассудку и всем поразительно логическим размышлениям, на которые чародейка была способна ну вот ещё с утра. Впрочем, жалеть не о чем, так ведь?
И падая куда-то в бездны греха, нынче принявшие форму левитации, переплетая свои чары с чужими и укрепляя их – пусть побудут устойчивыми, в конце концов, падение должно остаться символичным и исключительно духовным, – северная чародейка почти ни о чем и не жалела.
Разве что о том, что недостаточно изящно сформулировала эту трансмутационную чушь, чушью не бывшую, потому что это работало. Умереть уже не хотелось – а хотелось убивать. За прерывание ритуала – но хорошо, что это произошло, потому что в противном случае они воскресли бы через позорно долгое количество часов, а времени сейчас совершенно нет, – за то, что у господина демонолога нет возможности к вечеру побриться, за то, как им приходится мучиться незавершенностью, – что вы вообще знаете о пытках, – и мука эта невыносимая и тягучая, как остывающая вулканическая лава, как застывший в черном тумане алый рассвет.
Впрочем, это стало отличным испытанием воли.
Как и положено всем диким тварям из бездн, их утро наступило ближе к ночи. Принеся с собой ледяной воды – бодрит, злит, заставляет пожалеть обо всех решениях, чёрт бы побрал этих южан с их привычками к порче чужого имущества, да как же, cuach aep arse, холодно!
Словом, настроение действительно было очень рабочее.
Памятуя о своем прошлом опыте общения с демоном – неприятно вышло, очень неприятно, – чародейка рисковать не планировала. Ритуальность в гоэтии, как она уже выяснила, имела намного больший вес, чем в классической магии – и если при сотворении заклинаний и декоктов она имела полное право заменять субстанции и импровизировать, полагаясь на свои опыт и интуицию, то здесь самодеятельность могла спровоцировать неприятные ошибки, а их исправление заняло бы лишнее время, которого у них не было. Так что – подчиняться распоряжением, выполнять всё с наивысшей точностью, не баловаться.
Ступив внутрь печати, чародейка замерла за спиной коллеги. Прикрыла глаза, осторожно опустила ладони на лопатки – контакт ей облегчает контроль, и хорошо, что можно уже забыть про это вот «не прикасайтесь ко мне», впрочем, стараясь не увлекаться, хотя, может, и хочется. Если что Шеала за эти дни и поняла, так это то, что при всей любви к рискованным играм, с демонами шутить не стоило – а обещанные ею насилие, боль и канаты подождут.
Потому что происходи это, допустим, на день раньше, она бы ничуть не колебалась относительно формы реализации контроля, скатываясь в примитивные провокации, не зная, как сделать это максимально эффективно и правильно, ещё ничего толком не изучив. Потому что на день раньше господин дознаватель был, собственно, господином дознавателем со всем его набором нездоровых увлечений: волнующий, непредсказуемый, но достаточно понятный. Как капканы под снегом.
Сегодня всё было на порядок сложнее. Потому что она уже знала, как, потому что она не хотела отвлекать и сбивать с намеченной цели, потому что не может садист и насильник проявлять такую безумную, не укладывающуюся в голове трепетность.
Черт бы тебя побрал, Кадваль, как же сложно теперь, за какие грехи мне всё это.
Потому что при попытке осмыслить всё это, сложить вместе эту дикую и нездоровую нежность, тревогу, заботу, силу, ненависть – у неё в голове появлялась пугающая пустота, сравнимая с выжженной пустыней. Всё плохо, понимала Шеала, выплетая что-то очень точно выверенное, по-медицински аккуратное, прорастающее через волю господина дознавателя насквозь прожилками руды, ручьями ледников, травой – чёрт бы тебя побрал, я держу так крепко, насколько вообще способна.
И… меня здесь нет. Есть – магия, структура, гексагональные петли мерцающей, абсолютно упорядоченной силы, ставшей Порядком,
но я вижу, запоминаю, скользи и падай.
Нет никакой женщины, есть магия, отстаньте от него. Не смейте трогать, не тяните лапы, даже не облизывайтесь, иначе магия вас сожрёт. Ничего не формулируя в слова, утратив зрение и слух, оставаясь только накрепко сжимающими когтями, доспехом, защитой и сетью.
Безмолвно и отстраненно скользя по глубинам вслед за демонологом, магия и сеть запоминает, фиксирует, и чуть подрагивает, ещё удерживая где-то в себе предвкушение того, какое великолепное выражение лица будет у господина аэп Ллойда, увидь он отчет, написанный демоном – это настолько кощунственно, что очень весело.
Шеала почти касается лбом ещё мокрых волос, дышит размеренно, не шевелится, не открывает глаз. Оставшейся на этом плане частью рассудка тщательно гонит от себя мысли о том, что её присутствие сделало его уязвимым. Терзаниями ничего не исправить, и она не имеет права, не умеет сейчас испытывать чувство вины за лежащие на поверхности желания. Не в состоянии вернуть рассудочность, может только…
Не слушай их, не желай этого, ты способен получить всё сам
Просто попроси
Потом
А сейчас я держу.

…А когда дворянин обмяк и распластался по полу, окутанный отмирающими всполохами торопливого, не совсем аккуратного экзорцизма, – но счет шел на секунды, как в случае с газовой гангреной, и операция могла считаться проведенной успешно хотя бы потому, что пациент выжил, – им в спину бросили:
– Yr helfa gwyllt!
Обвинение, перемешанное с тщательно скрываемым опасением.
Этой ночью, впрочем, говорили и многое другое. Они не обращали внимания, постепенно и вправду начиная напоминать то ли несущийся по ночному городу Дикий Гон, то ли маловменяемых чудовищ. Успели разыскать всех. Демоническая жатва этой ночью забрала только одного, – его, уже начавшего изменяться, чудом успели выдернуть из цветистой компании женщин, и кажется, это был бордель, хотя в Нильфгаарде всё, по мнению Шеалы, слегка напоминало казармы. Демон от досады разодрал тело на мелкие фрагменты, щедро орошившие аккуратно выкрашенную известкой стену, клумбу с настурциями, и выглянувшую на шум из окна маман. Впрочем, увидев мундиры, она исчезла так быстро, что извиняться стало не перед кем. Последний огонек на руках демонолога погас с появлением первого солнечного луча.
Шеф тогда, в начале ночи, отчет так и не прочитал. Небрежно свалив листки на столе, задумчиво покивал всем словам, которыми Шеала пыталась сформулировать всё, что им требовалось, притом как можно быстрее. Он, кажется, тоже не спал уже очень долго, поэтому все они отлично понимали друг друга: всё больше напоминающий бесплотного серого призрака старший маг-дознаватель, чуть поврежденная рассудком северянка, продолжающая держать свою сеть так, будто от этого зависела чья-то жизнь, и окровавленный демонолог, сжимающий в руках добрую дюжину мерцающих поводков.
Сначала было страшно. Потом страх уходил – по мере того, как начинала невыносимо давить на плечи усталость, щедро замешанная на напряжении. К рассвету стало уже плевать на всё, только бы удержать. Она держала.
Не потому, что её очень убедительно попросили. А потому, что это, по сравнению с тем, что и как держал демонолог… Права на слабость, словом, не было.

– …Неужто всех?
– Один умер, двое в кататоническом ступоре.
– Сдаёт Истредд. – со смешком.
– Дело в женщине, она его сбивает. Ты вообще видел, как…

Управление Бюро не спало ни днем, ни ночью. Дознаватели роились, как осы, бывших энергуменов приводили в себя, допрашивали всех, кого могли. Господа мозголомы, спешно выдернутые из постелей, и сами быстро начали напоминать диких чудовищ из дикого леса. Морщась от по-летнему яркого даже утром солнца, один из них, не иначе как по указке шефа, попытался произвести какие-то манипуляции с северянкой, но та в ответ принялась совершать над ним подобие экзорцизма, щедро сдобренное своеобразной лексикой северных королевств, и он совершил тактическое отступление, раздумывая над перспективами.
После этого, очень вовремя, появилась госпожа Лливедд. Свежая, бодрая, пахнущая фрезией, успешно скрывшая синяки под глазами хорошей северной косметикой.
– Я же говорила, Кадваль, ты умрешь в канаве, – с упреком произнесла она, мгновенно оценив обстановку, – ни на минуту оставить нельзя! Уйдите, я сама.
Разжимая намертво вцепившиеся в руку её сына пальцы северянки, – к утру без этого стало держать невозможно, – она почти ласково говорила:
– Я всё понимаю, правда. Дело молодое. Но хотя бы вы, дорогая, могли подумать головой.
Шеала не имела ни малейшего представления, к чему именно это относится, но ей было плевать – ровно до того момента, как госпожа вдовствующая графиня не тронула не нужную уже больше сеть.
Тогда заорали, кажется, оба.
Чародейка поджала тонкие губы, с упреком покачала головой, произнесла что-то, что Шеала не смогла перевести, хотя значение угадывалось – и с усилием, без предупреждения, опустила ладонь в сложном жесте.
Сопротивляться заклинанию было бесполезно, слишком уж они измотались.
– Мне приказано вас разбудить. – занудно повторил коронер, скрестив руки в покрытых пятнами нарукавниках на груди. Каким образом и почему они оказались в мертвецкой, Шеала догадывалась смутно, – благодарить следовало то ли блестящее чувство юмора шефа, то ли госпожу Лливедд, то ли их обоих вместе. Спасибо, что не в открытом гробу.
Коронер соседству был тоже не рад, предпочитая общаться с окончательно умершей плотью, которая уж точно не сквернословит и не сопротивляется попыткам избавить от собственного присутствия помещение. У него, кажется, была паршивая привычка ночевать прямо в управлении, так что здесь было не в пример комфортнее, чем в лаборатории, хоть это логово и было чужим.
Пытаясь восстать, Шеала поняла, что спала она в очень скверном положении. В каком-то иррациональном страхе обхватив руками тяжелую голову, опущенную на плечо – как тогда, вечером, когда он обернулся к ней за утешением.
Репутации нелюдимого и рассудочного господина дознавателя, кажется, наступил конец, и в этом была виновата именно она – не оправдаться никакими связями и поводками.
Пахло тут резко и неприятно; судя по положению и цвету солнечных лучей – времени было за полдень. Очень сильно за полдень. До приема оставалось меньше суток, но они, кажется, по-прежнему всё успевали.
– Еще мне приказано вам сообщить, что со стороны псиоников всё готово. – тем же тоном, с оттенком недовольства, произнес коронер, удостоверившись в том, что господа дознаватели его слышат и понимают.
Шеала передернулась. Перспектива ей не нравилась совершенно, и кто бы спросил – так визит на императорский прием в парадном дознавательском мундире, а не в качестве потенциальной жертвы-энергумена, теперь был пределом её мечтаний. Но, с другой стороны, Кадваль сумел поставить гоэта в такое положение, что у него уже не оставалось выбора, и он обязан был сожрать приманку.
Завтрашний день обещал быть очень насыщенным, и чародейке невольно хотелось делать какие-то глупости, которые люди совершают, зная о своей скорой гибели. Но, во имя рассудочности, репутации и всех важных дел, стоило сдерживаться, место было неподобающим, зрители не оценят, да и времени на это по-прежнему не было.

У госпожи Лливедд тысяча и одно наставление, множество тем для бесед, каждую из которых она стремится превратить в диалог. Госпожа Лливедд деятельна и ей до всего есть дело – это хорошо, потому что кто-то должен, а у Шеалы нет ни одного из вышеперечисленных качеств. По крайней мере до утра – а утро наступает такое, что то ли на казнь, то ли на решающий экзамен. Впрочем, это всё равно было лучше двимерита.
– …косметика. – не скрывая иронии, щедро сдобренной раздражением, повторяет Шеала. – Вы вообще знаете, что это? Позовите офицера-женщину. Хотя нет, не надо, она тоже не знает – позовите графиню ван Гельдерн. Зачем? У каждого свои ритуалы, у меня они такие. Нет, не жалко.
Совершенно очевидно, они здесь в качестве наживки хотели северную чародейку – ну, такую, стереотип которой прочно прижился в местных умах. Её мнения никто не спрашивал, мнения Кадваля тоже – зачем? Всё, что они могли – язвить и поливать всех, кто не успел сбежать, сомнительного качества остроумием.
Но раз хотели северную чародейку – получат. Такую, какую заслужили. Выбора, в общем-то, не было, и слишком красный шелк, который принесли ночью, ставил на любых попытках не выделяться жирный крест. Пошито по последней ковирской моде, покрой вызывающе северный – если кто бы Шеалу спросил, она бы ответила, что всё тут чрезмерно вызывающе, но её, как инструмент, никто не спрашивал.
Но, по крайней мере, господин дознаватель теперь ее точно не потеряет в толпе. Не такое уж слабое утешение, если так подумать.
– Я вам предлагаю задуматься о перспективах заведения ритуальных скальпелей. Их намного удобнее носить под юбками. – не жалея иронии, произносит северная чародейка, пытаясь смириться с тем, что ритуальный кинжал придется держать не на поясе. В текущих обстоятельствах все эти разрезы могут показаться удобными, но в текущих обстоятельствах она уже начинает скучать по мундиру.
Как мало, оказывается, нужно времени, чтобы привыкнуть к чему-то подобному.
По крайней мере, выяснилось, что у них было право капризничать. Будут ли удовлетворены претензии – вопрос открытый, но попробовать стоило.
– …я не прошу туфли из кожи вымершей королевской мантикоры, заметьте. Не требую на коленке синтезировать гламарию, тем более что у вас все равно не выйдет. Ничего невозможного, просто поднимите записи и верните мне все мои артефакты из вашего хранилища. За эти недели ваши маги-зачарователи всё равно изучили их вдоль и поперек, я уверена. Нет, северной чародейке неприлично появляться в обществе без подобного рода предметов.
Сарказма, кажется, даже слишком много, а количество сцеженного яда заставляет задуматься об организации филиала императорского фармацевтического общества прямо в этой лаборатории, потому что слишком уж много ценного сырья пропадает. Раз уж Бюро всё равно превратилось в госпиталь, это было бы весьма логичным развитием событий, и…
Отрываясь от перебирания все-таки принесенных артефактов, – приготовления с каждой минутой всё более начинают напоминать подготовку к войне, – Шеала не скрывает своего удивления.
– Какой роскошный вызов. – искренне признается она, оглаживая пальцем полумесяц: шпильки тяжелые, как её жизнь здесь, а гранаты на них выглядят не иначе чем каплями крови.
Нужно, наверное, добавить, что не стоило, подумать о том, что подарок этот не больше и не меньше прощальный – и не понять, перед смертью или перед чем-то другим. Мысли о смерти, в основном не своей, этим утром появляются довольно часто – это чародейский оптимизм на голодном пайке. И качественно заточенная рабочая часть шпилек позволяет судить о том, что мысли эти посещали не только её.
Но она не добавляет и не думает, потому что в такой момент остается только одно право – принять с достоинством, выразив подобающую случаю благодарность.

Из зеркала на чародейку смотрит почти незнакомая женщина, болезненно бледная – напряжение последних дней не скрыть никакой косметикой, – исхудавшая, и с взглядом, которым можно резать стекло. Отвратительно. Там же отражается черно-ртутный Кадваль, выглядящий ничуть не лучше – хороши они, если так подумать, следователи и дознаватели, отважные борцы с демонологией, себя бы тут перебороть.
Госпожа Лливедд появляется тогда, когда Шеала разыскивает место второй из шпилек. С любопытством смотрит на активно мерцающие камни на её руках, поправляет воротник сына – тот лежит идеально, но госпоже Лливедд до всего есть дело.
– Готовы? Пора. И не вздумайте мне…
Сама она остается в управлении Бюро, проводив их до порога и пообещав присоединиться позже. Служебный экипаж едет быстро и плавно – в Городе Золотых Башен отличные дороги. В Городе Золотых Башен люди необычайно педантичны, и торжественный прием начинается ровно в то мгновение, когда колокола на главной часовне Великого Солнца пробивают назначенный час.
На приеме им придется держаться порознь – насколько позволяет поводок. Следить друг за другом и всеми остальными, не пить и не есть всякой дряни – антидот спасает не от всего, – быть внимательными, выглядывая лица и вылавливая слова, словом, получать неземное удовольствие от происходящего.
Мне страшно, Кадваль. Это омерзительное и липкое чувство, ощущение чего-то отвратительного, что может случиться сегодня – и знание об охватившей весь дворцовый комплекс структуре, – это ощущение наверняка есть и у тебя.
Но может ли она себе этот страх позволить? Очень хотелось бы, но – нет. Нет на него никакого права, потому что она сама не так давно говорила что-то про командную работу, потому что нельзя, совершенно непозволительно заставлять кого-то совершать из-за тебя ошибки.
Поэтому страхом придется пренебречь.
Теплый ветер рвёт юбку, вызывающе поблескивает на солнце обнаженная печать.
– Если я начну делать какие-то глупости, поправите меня. – холодно улыбается северная чародейка, отнимая пальцы от поданной руки, и делает первый шаг по брусчатке. По линии печати – незримой, невидимой для всех остальных, пока ещё неактивной.
Пути назад уже нет. Но может, это и к лучшему.

В какой-то момент ей иррационально показалось, что вся эта история с гоэтом – только ширма, и на самом деле её приволокли сюда исключительно в качестве экзотического питомца. Чужое осуждение жжёт кожу не хуже северного костра, Шеале остается только стойко не опускать головы.
Да, прибыла по приглашению. Какая удача, рождение наследника, вся Империя наверняка счастлива. Нет, что вы, гражданство принимать не планирую, хотя мне здесь, разумеется, очень рады. Привнесу разнообразие в устои сформировавшейся магической школы. Гламария? Да, регулярно, и любистоки тоже. Хотите, продемонстрирую действие приворотных чар?
Колдовать она, конечно, и не думала – мерзкой, подсмотренной у Сабрины Глевиссиг улыбки было целиком достаточно. Коллега по Ложе наверняка бы сейчас переворачивалась в домовине, если бы она у той была.
Вопросы сыпались ворохом, за её ответами следовали смешки от неправильного, непривычного произношения, Шеала продолжала улыбаться и думала о том, что вот, распишитесь, получите, классическая Старшая речь, некстати употребленные слова на варварском северном всеобщем наречии, нате, берите, я здесь.
Я жду.

А потом нетронутый бокал выпал из задрожавшей руки, и пальцы свело судорогой. Над Городом Золотых Башен неестественно быстро, очень неприродно собиралась гроза. Стекло брызнуло во все стороны, северная чародейка не посчитала нужным извиниться за резко, на полуфразе прерванную беседу.
Под веками полыхало алым.
Кто-то из дам послушно пискнул, испугавшись разряда грома – он и в самом деле был страшным, но этого не заметить обычному человеку. От того, что происходило, следовало задохнуться  – мало что сравнится с… этим.
Северных чародеек учат быть великолепными, роскошными, внушающими трепет одним своим видом – но и быть сильными тоже учат.
Буря накрывает сады так стремительно, что страшно становится всем. Сохранять спокойствие посреди этого очень сложно, и смотрится это наверняка до безумия дико. От отчаянно выламывающей всё тело боли приходится утратить все эмоции, превратившись в камень.
– …что вы. Не шторм, так, легкий ветерок. Знаете, однажды в Лан Эксетер… Давайте, и в самом деле, обновим напитки, я такая неловкая, во-от у того стола. О, нет, вон там наверняка не происходит ничего интересного, я не заметила никакой вспышки.
Что же, боялись они с господином дознавателем не зря. Недостаточно, но теперь наверстывать поздно.
Ветер рвет платья, шали и длинные полы сюртуков – от трепета черной ткани на фоне белого мрамора в глазах рябит, – и почти сгибает к земле кипарисы. И очень, очень быстро оказывается, что уже не нужно проявлять вежливость, соблюдать этикет, не вмешиваться, не сочувствовать, держаться.
Потому что они ничего не успели.
Потому что всё это было бесполезно.
Дама, которая минуту назад так кокетливо убоялась грозы, теперь упала на колени. Не потому, что ей стало дурно – просто земля содрогнулась так, что это почувствовали все.
Уже не поднялась.
Что-то мерзкое творилось в воздухе, что-то ужасное – потому что то, что увидела Шеала на месте упавшей дворянки, то, что поднималось вместо неё из травы… Впрочем, она не рассматривала. Жизнь – полет сорвавшейся с тетивы стрелы, размышлять некогда.  Следовало не допустить окончания трансформации – она не допустила, и ритуальный кинжал наконец-то пригодился, и хорошо, просто отлично, когда металл так умело соседствует с магией.
Кто-то вскрикнул, но, право, размышлять об этом уже не стоило.
Пространство внутренней печати, достроенной, набухшей неприятно-красным, мерзко и отвратительно пульсировало в такт брошенной в виски боли, дороги почти не видно, зато отлично чувствуется направление.
Чудовищное подобие оскаленной собаки, с практически обнаженной, лишенной плоти желтой челюстью, затянутое в нарядный черный камзол, бросилось из-за живой изгороди прямо под ноги.
Изыди. Исчезни. Будь проклят.
Череп исходит горьким дымом, ужасающе пахнет, смердит, на платье щедро брызгает горячая, почти черная кровь. Досадная задержка.
Всё вокруг превращается в полыхающий алым ад, из трещины в мироздании валит наполненный серой пар. Всё вокруг становится преисподней, как тут выстоять и выдержать?
Страх уходит вовсе. Не надо бояться, ни за одного, ни за двоих – наконец-то определенность, наконец-то не нужно терзаться ожиданием, наконец-то можно наплевать на всё.
Потому что, что бы они не делали тогда – «сейчас» слишком ужасно.
Ветер, наполненный горячей серой, уносит слова, рвёт воздух из горла, дышать становится почти невозможно. И никак не разглядеть в подсвеченном красным дыму то, что её сейчас интересует, то, что ей необходимо.
Можно только расслышать, и то – с трудом.
Где Император?!
И, ох чёрт, она понимает, где.

Она не успела. Казалось – вот-вот в пыли этой и дыму разглядит, ухватится, можно будет сплести щиты, выстоять против всей этой дряни, что-то придумать, – как обычно, не зря же все эти дни у них удавалось что-то придумать.
Но не успела. Не успела даже ничего ответить, потому что пустота и тишина наступила слишком быстро.
Поводок оборвался со звонким треском, заглушившим даже грохочущую снаружи грозу, разверзающийся ад. Казалось бы, не это ли являлось целью всего её существования за эти дни? Щедрый жест, долгожданная свобода, черпай полной горстью и бери. Силы достаточно – даже среди этого безумия. Разлитый по краям дороги огонь, пропитанный гарью воздух – бери, наслаждайся, ты же прекрасно помнишь, куда следует открыть портал. Это не твоя война, дальше они справятся сами, потому что ты тут уже бесполезна. А золотой браслет становится всего лишь изысканным украшением, еще одним прощальным подарком.
Прощай.
Телор аэп Ллойд, уже, видимо, не являющийся ей шефом, держит мерцающий лиловым щит и что-то приказывает, перекрикивая ветер, одному из своих людей. Он замечает её, морщится – очевидно, времени на неё у него уже нет. Машет рукой: идите, скройтесь с глаз, вы и так достаточно наломали дров, хватит, – и поворачивается снова к одержимым.
Шеала вздыхает. Ей, совершенно очевидно, здесь не рады, работа консультанта завершена, эксперт больше не нужен. И всё-таки зачерпывает силу, сплетает хорошо отточенное за года практики заклинание. Магический ветер рвёт волосы, и почти сдирает одежду.
– С ума сошла? Вон! – орёт Телор, когда поверх его уже треснутого щита наслаивается новый, сильный, стойко выдерживающий атаки. Одержимых так много – неужели тут было столько гостей?
Она с усилием вкладывает заклинание прямо ему в руку – нет времени на слова. Произносит только одно:
– Где?!
От переполнившей его благодарности Телор аэп Ллойд, стряхнув с лица разметавшиеся волосы, сейчас не только по цвету напоминающие пепел, но и изрядно его в себя вобравшие, показывает направление, и, улучив возможность, крутит пальцем у виска. Кажется, что-то еще говорит, что-то крепкое, что она уже не слышит, прикрыв лицо рукой и бросившись сквозь дым и гарь, сквозь волну одержимых.
Зная, что снова не успевает.
На полпути приходит свет. Ясный, голубоватый, чуждый аду и безумию. Ругаться вслух по-прежнему некогда, Шеала громко думает, очень много разных слов и оттенков характеристик – а потом вспоминает, что это уже бесполезно. Слышать некому. Осознание настолько болезненное, что от злости она рычит, и двоих одержимых, заслонивших путь, сносит волной жидкого огня. Останавливаться, мешкать – нельзя. Она и так не успевает, слишком чертовски сильно не успевает.
Дурак, Кадваль, ты самый настоящий дурак.
И, боги, ради того, чтобы сказать это в лицо, стоит спешить. Необходимо успеть.
Не размениваясь больше на прицельные атаки, убийства, изгнание, она сама превращается в летящую стрелу. Рвут на части слишком сильные заклинания, заливает лицо кровь – опять, – но это совершеннейшее ничто по сравнению с тем, что творится изнутри.
Они все стекаются к пустующему трону – все, кому настолько не повезло этим плохим летом. Приходится лететь сквозь эту волну раскаленным ножом, страха не осталось, брезгливости тоже, и кажется, это какое-то очередное испытание, какой-то очередной ритуал.
Чёрт бы побрал этих нильфгаардцев с их ритуалами.
Один из одержимых, прилипший к барьеру, исходит паром, еще одному она вонзает раскалившуюся до белизны шпильку в единственную глазную впадину, снабдив жест заклинанием  – черпать силу по-прежнему очень, сверхъестественно легко, расплата придет потом, но пока что… это того стоит.
И пройти сквозь болезненно-яркий барьер – тоже, чёрт бы тебя побрал, прекрати это делать. Просто прекрати.
Ты с ума сошел, – хочется кричать и выдать затрещину, не зря госпожа Лливедд любит этот жест, ох не зря, – сошел с ума, потому что взвалил это на себя, хотя можно было сделать вдвоем.
Мы бы справились, дьявол, зачем ты это сделал! Сейчас разделить это на двоих будет намного сложнее. На порядок или даже на два.
Почему с вами так сложно, господин – нет, никаких нервов и переживаний, потому что нужно действовать. Необходимо отчаянно быстро понять, что делать. Как им теперь, без этой связи, безо всяких поводков, со всем этим их северно-южным непониманием, несовпадением традиций суметь.
Со связью ведь тоже было поначалу сложно. Противоестественно больно, а вот теперь так же больно – без неё.
Она обязана придумать, потому что она чародейка – северная чародейка со всеми им присущими качествами и непонятными местному обществу ритуалами, и…
Ах ты ж чёрт.
Шеала смеется, одновременно плачет и прерывает, перехватывает, замедляет чужое заклинание – кажется, на последнем или предпоследнем слове. Очень сложно, невозможно сложно впитать это в себя, не позволить закончить, чтобы разделить, но она кажется знает, как.
Прерывает собой, прерывает единственным методом, которым вообще можно заставить замолчать Кадваля аэп Арфела.
Дело в женщине, она его сбивает.
И вопреки здравому смыслу она считает, что это сейчас к лучшему.