Про приличия речи уже не идет. Выслушивая показательно легкомысленные пояснения очень опасной госпожи Лливедд – она знала, всё знала с самого начала, но манипулировала ими, как фигурами на игровой доске, – Шеала думала о том, что Империя ей уже осточертела. Примерно так же, как все происходящее на чародейских коллегиумах, в Капитуле и Братстве – когда-то она от этого бежала, в лабораторию, в библиотеку, бежала и не смогла убежать, а теперь – опять вляпалась. Заговоры, интриги, политика.
В прошлый раз это не закончилось хорошо, да и сейчас исключению было взяться неоткуда.
После того, как печать удалось актривировать, они с господином дознавателем почти не разговаривали. Снова став вместо одного двумя, чем-то раздельным – каждый сам по себе, самодостаточный, рассудочный, бездушный. Кажется, пытаясь в себе что-то такое там, внутри, задавить, но никто ведь не идеален. Так что, наверное, было к лучшему, что ей здесь не рады.
К лучшему – и очень болезненно, как засевшие где-то внутри лезвия и серебряные цепи. Которых не было и уже не будет – потому что наступило то самое «потом». Почти что наступило – от него их отделяют несколько шагов, совершенных в сумерках среди замерших под ливнем деревьев, закрывшихся на ночь кустов синих роз и беспорядочно посаженных аптечных трав. И этих шагов тоже, наверное, не будет, потому что стоит сделать только один – и она не разыщет пути назад.
– Спасибо. Не нужно ничего. – ей наконец удается что-то произнести, голос звучит чужим, резким, словно проведенный по стеклу мел. Неприятно.
Кажется, госпожа вдовствующая графиня хочет что-то добавить, подняв брови то ли в удивлении, то ли в недоумении, возможно, о чем-то спросить, но Шеале, если честно, совершенно не нужны ни вопросы, ни комментарии. Опустив голову вместо прощания – из приличного во всём её облике осталась только чудом выжившая шпилька, возвращенная на место, очень вызывающая на фоне этой грязи, мужской рубашки и прочих любопытных, бросающихся в глаза свидетельств неприличной жизни, так что нужды в проявлениях вежливости и этикете уже не было, – она выходит в дождь вместе с господином дознавателем. Впрочем, там в этом дожде и остановившись, не сделав ни шага.
Браслет господин аэп Ллойд с неё снял еще там, в погибших садах, пояснив, что толку в нём уже нет, потому что вторая часть комплекта бесславно потеряна, и это, несомненно, тоже проблема и их промах, но об этом северянке, право, уже не стоит беспокоиться. Свободна.
Дождь, сильный, темный и очень тоскливый, прибивает ткань к телу, становится холодно. В этом сыром сумраке Кадваль мгновенно приобретает оттенок черненого серебра, очень красиво, стоит это запомнить, отложить в памяти – на потом, на какой-нибудь вечер, проведенный у камина в компании с бокалом чего покрепче.
Пожалуй, этот вечер подходит.
Наверное, следует что-то сказать, но ни одно из слов, которые она может выговорить, не слишком подходит этому моменту. От северной-то чародейки, понятное дело, чего ещё ожидать, но стоит прекращать эти забавные игры со стереотипами, потому что они ведут в тупик. Нет ровным счетом никаких перспектив, ей это очень ясно дали понять. Если она бросится в ноги, начнет манипулировать, убеждать, уговаривать, разумеется, он – сейчас, пока не рассеялось это странное волшебство – услышит, унизится перед кем-то, что-нибудь решит и придумает. Но стоит ли себе позволять так растоптать всё уважение? Испортить жизнь и карьеру, уничтожить своим присутствием, довести до гибели?
Смешные вопросы. Ей тут слишком не рады, так что придется закончить это, здесь и сейчас. Быстрее, потому стоит замедлиться – и уже ничего не получится.
Почти украдкой, потянувшись, запечатать на виске быстрый поцелуй, прощальный, это всем понятно, и:
– Если у вас когда-нибудь появится время и желание повидать Север… настоящий, не такой, как тут о нём рассказывают – держите.
Телепатия, самая банальная, вежливая и аккуратная, как и требуется между двумя опытными и умелыми чародеями – и обычные же для подобных случаев координаты портала, информация для возможности связи по мегаскопу, но, кажется, оба знают, что это так и останется теорией без перехода к практике. Потому что теперь у мага-дознавателя будет слишком много дел, нужно наводить порядок, справляться с повышением, своими новыми обязанности и прочими милыми сердцу карьериста вопросами. В этой суматохе будет очень просто всё произошедшее забыть.
А у неё остается её Север. И тоже – забыть. К счастью, для этого есть соответствующие заклинания и декокты.
– Прощайте, господин аэп Арфел.
Открывает овальный портал – сложно, очень сложно не обернуться, но это необходимо, – и делает шаг в магическое ничто. В Лан Эксетер.
Опускает босые ступни уже на доски в своей собственной вилле. Почти заброшенной, пахнущей пылью и запустением. Здесь все знакомо, привычно, так, как она оставляла – год, или даже два года назад?
Почти так. Только чересчур много огней за окном, это странно и слишком похоже на костры.
Шеала де Танкарвилль, северная чародейка, одна из немногих выживших из Ложи, чудом сумевшая вырваться из лап внутренней разведки Империи Нильфгаард, понятия не имела, что за время её отсутствия в Ковир мощной волной ступили поклонники культа Вечного Огня.

Не было ни ожидаемого вечера, проведенного в компании с вином и размышлениями, ни уборки в вилле, потому что всё, что она успела – переодеться, отбросив с досадой и злостью (на себя, в основном) куда-то подальше рубашку, слишком напоминавшую о том, что так драло душу, а потом стало не до того.
Разумеется, у них были какие-то возможности отслеживать магию, ту, которой пользовались все северные чародеи. Механизм оставался ей непонятен, и, уже второй раз за месяц оказавшись в заключении в компании двимерита – и сейчас это оказалось далеко не так комфортно, как в Нильфгаарде, – она ни к чему не пришла.
Времени на размышления, впрочем, было в достатке. Ей, если можно сказать, повезло – вне себя от счастья, что в их ловчие сети попала ведьма такого уровня, магичка с известным именем, еще и с дипломами ажно из самой Академии, – с её казнью не спешили, хотя та, несомненно, была неизбежной. Ждали прибытия кого-то важного из Ордена. Иерарха, или кого-то еще – имен не называли.
Даже не пытали.
Чародейка успела проклясть себя и свои решения, потом еще раз, для верности. Эффекта, разумеется, не было, двимерит его начисто отрицал, но смириться с этим очень сложно.
Следовало ухватиться за пространные, неоднозначные приглашения госпожи Лливедд. Ну и что, что в Нильфгаарде у чародеев такое подчиненное положение, зато жалование неплохое, мундир, опять-таки, ритуальный кинжал отлично лежит в руке – как-то бы справилась со своей гордостью, сумела бы переломить себя и никому не испортить при этом жизнь. В конце концов, при отсутствии этих занятных артефактов это было бы возможно. Рано или поздно. А если нет, то можно было бы попросить о переводе, скажем, в Этолию, и портить нервы уже тамошнему филиалу Бюро.
Размышления о Нильфгаарде совершенно неожиданно отвлекали. От нервов, от переживаний, от гнетущего ожидания неизбежного. В конце концов, если очень сильно постараться, то с этими настойчивыми попытками казнить себя морально она сможет сойти с ума, и тогда все станет проще. Наверное, даже будет не так больно.
Впрочем, кому, как не ей, знать, что может делать с человеческим телом огонь – и какая все-таки в этом была ирония.
Слез не было – к чему они теперь? На попытки разжалобить надзирателей она тоже не разменивалась. Одна из сестер по несчастью, какая-то знахарка, попыталась своим телом прорубить себе путь к свободе, надзиратели с удовольствием приняли этот дар, а то, что с ней сделали потом, описанию не поддавалась. Шеала тогда подумала, не сумев даже свалиться в такое спасительное беспамятство, вдыхая запах и слыша крики, что то, что они с Кадвалем пережили в императорских садах – сущая безделица, а не преисподняя. Там по крайней мере всё было понятно и имело хороший финал, а тут же его не могло уже быть в принципе.
Достойная кара за глупость, если так подумать, и поэтому чародейка отрицала саможаление. Чувство ответственности за свои решения, его всегда было слишком много.

Этот день наступил довольно быстро. К тому моменту в камере она осталась одна – что случилось с второй соседкой, чародейка, к счастью, не знала.
Младший прислужник, которому было поручено за ней присматривать, её хорошо знал – в свое время она, кажется, спасла от прогрессирующей катаракты то ли его деда, то ли отца, выяснять не хотелось, – и хотя и не одобрял её профессии, все же относился почти по-человечески. Доставал лишний кусок хлеба, украдкой, по ночам, обмывал лицо, иногда даже расчесывал.
Не без намерений, но и не настаивал. То ли боялся, то ли благоговел, этого она тоже не поняла.
Он же пришел в тот вечер, когда важное лицо наконец прибыло в Лан Эксетер. Пряча глаза, рассказал об этом, принес ношеную, но чистую рубаху – это все равно было лучше чем то, во что превратилось её платье, – помог умыться.
Потом, оглянувшись, хотя вокруг никого так и не было, достал что-то из рукава. Что-то, блеснувшее серебром и золотом, и словно бы усыпанное кровью.
Глядеть на эту вещь было очень больно. Едва ли не больнее постепенно охватывающего её ужаса перед неизбежным.
– Я подумал, что… вам стоит это вернуть, хотя бы сегодня. – и снова этот просящий, заискивающий взгляд.
– Осторожнее, мальчик мой. Она слишком острая для твоих рук.
Он все-таки ранится, и кровь смешивается с гранатами. Шеала думает, что, если ей удастся, эта вещь может стать отличным поводом, чтобы прекратить вечернее представление чуть быстрее, чем того хотели бы зрители – с самим высокопоставленным гостем во главе.

Ночью костры выглядят очень красиво. Её всегда завораживал огонь, нет стихии более коварной и могущественной. Можно было бы порассуждать всякое относительно того, что он примет к себе свою дочь, попытавшись абстрагироваться – но нет, силы воли хватает только на то, чтобы не съежиться под взглядами, держать голову ровно, сжимая в спрятанных в темноте, закованных в кандалы руках свою собственную золотую смерть.
Кадваль и сейчас, когда его уже и в помине нет рядом, её спасал. Последний раз. Стоило принять это спасение с достоинством, как когда-то она принимала этот полезный подарок.
– Признаешься ли ты, ведьма, Шеала де Танкарвилль, уроженка княжества Крейден, в пособничестве силам тьмы, а также в нечестивых связях с демонами?
Шеала де Танкарвилль невольно, скрывая страх, улыбается – пока её ведут к столбу – и думает о том, что нечестивая связь с демонами, пожалуй, была едва ли не самой лучшей связью в её жизни. А потом, когда они готовятся бросить первый факел ей под ноги, ещё думает про то, что, кажется, наконец-то сошла с ума, и к ней пришли спасительные галлюцинации.
И они были чертовски, демонически приятными.

Какое-то время она безразлично наблюдала, – это было слишком хорошо, чтобы стать правдой, так что и радоваться не стоит – наблюдала, пока несли факел, несли почему-то очень медленно, и время текло, как ленивая река в период засухи, когда песка и ила в ней больше, чем воды, и думала о том, что приятно такое видеть перед смертью.
Потом время и вовсе неожиданно остановилось, потому что факел уже должны были бросить под ноги, но дрова отчего-то не загорались – своему зрению она уже не доверяла, рассудок стал к ней слишком милосерден, но какие-то ощущения должны же были остаться? Возможно, правда, что она уже умерла, просто не заметила как и когда, и это был её персональный – будем честны, при жизни ею совершено не настолько много хороших дел, так что ни на что другое рассчитывать не стоило – ад.
А потом это действительно превратилось в ад.
Летит факел – на землю, очень далеко от дров, и падает человек, его держащий, и больше он не поднимается. Один из охотников вскидывает самострел – и не успевает, потому что гибкая черная тварь неуловимым размазанным движением буквально сбривает с него голову. Кровь щедро орошает мостовую, этой ночью она кажется всего лишь чернилами, жидкой смолой, и не вызывает никаких эмоций.
Крики толпы – как морская волна, оглушают и не дают расслышать ничего более.
– Беги. Беги как можно дальше и не возвращайся. – всё еще не в силах поверить в происходящее, Шеала де Танкарвилль, ведьма, чьи нечестивые связи с демонами теперь не подлежат никакому сомнению, ловит взгляд прислужника, который был к ней добр – в его широко раскрытых глазах плещется страх, нет, ужас, инфернальный и потусторонний, как и всё, что тут происходит. Но он слышит её слова, и бежит как можно дальше. Умный мальчик, и что только в ордене своем забыл, голова на плечах есть, возможно и выживет сегодня.
Так нелепо падает оземь тот, чьего прибытия ждали столько времени – не помогает ни шикарный, до блеска натертый маслом форменный доспех, ни ордена, ни регалии, ни цветное перо в выдающей статус косой треуголке, даже двимерит не помогает, потому что демонам наплевать на двимерит. И на охранников им плевать, и охранники очень быстро превращаются в что-то такое, чему нет описаний. Это могло бы выглядеть отвратительно, если бы не проведенные в казематах дни, которым она уже утратила число, в которых бывало и отвратительнее – хотя бы потому, что творили это не демоны, а люди. А еще – если бы смотрела на это всё.
Она не смотрела.
Всё, за что можно и нужно уцепиться – и серебро, и лёд, и вироледская сталь, и поверить в это сложно, едва ли не сложнее всего, что приходилось делать в этой жизни. Не может быть, не может быть.
Но это происходит по-настоящему, и магия, разрывающая веревки, и лихорадочные прикосновения, и демоны у его ног – сложно даже представить, какой разнос устроит начальство за эту вылазку, она его когда-нибудь обязательно погубит, уже губит, потому что это всё слишком опасно для одного человека. Как всегда.
Бери и держи, пожалуйста, держи и не дай коснуться земли.

А потом наступает темнота. Пахнущая розами и аптечными травами, сухим деревом, лавандой, книжной пылью. Оглушившая и ослепившая не хуже, чем звуки бойни, чем крики умирающих людей, свист арбалетных болтов и шепот, шелест, рычание тварей из других планов.
А потом она понимает, что именно он говорил. Запоздало, но, наверное, сегодня простительно? Будь чародейка в трезвом рассудке и здравом уме, то обязательно сказала бы что-то вроде «ты сошел с ума?», и добавила несколько мрачных объяснений, почему именно. Логичных, трезвых, рассудительных. Но тут нет никого в трезвом рассудке.
Падает на доски пола золотая шпилька, с ужасающим грохотом, потому что наступившая тишина слишком абсолютна. Вслед за ней падает – стекает, не в силах больше стоять, – и сама чародейка, в этот момент особенно бессмысленная и бессовестная. Сжимает руки, вцепляясь как тогда, когда серебряный господин был её единственным спасением, и сейчас тоже так, и кажется, так уже пребудет во веки веков, вот же ему не повезло.
Приходит озноб вместе с лихорадкой, но это совсем не страшно. Шеала, кажется, уже не способна ничего говорить, и магию она делать тоже неспособна, но, наверное, можно как-то ответить без этого? Он же сможет понять?
И самую малость жаль, что уже нет этого поводка, что нельзя в одну мысль уместить всё, что чародейка Шеала хотела бы сказать, а этого очень много.

Позже, когда лихорадка отступает, когда удается наконец отодрать с себя эти ужасающие воспоминания про заключение и Лан Эксетер, когда кожа перестает болеть и прекращается звон в ушах, – наступает утро, которое тоже пахнет лавандой, розами, и чуть-чуть, остаточно – демонами. Совершенно невозможно прекратить тянуться к последнему из запахов, но, наверное, ей сейчас, в этом новом статусе, позволительно?
А тогда, когда постепенно начинает наступать момент, когда наконец можно выразить всё, что следовало выразить раньше, их снова прерывает стук в дверь. И курьер, чье выражение лица этим утром очень задумчивое и странное, приносит два комплекта дознавательской формы. Его явление, конечно, вызывает какое-то количество вопросов, но не так уж это всё удивительно, если подумать. Способность думать тоже постепенно возвращается, и это прекрасно, как и абсолютно всё, что принесло утро.
Потому что «потом» наконец-то наступило, и теперь ему никто не позволит прекратить свое существование.

Чародейка, если уж про то зашла речь, последние дни была привычна к такому, о чем господину дознавателю лучше не знать. Поэтому искренне – насколько мог позволять рассудок и некоторое ощущение нереальности происходящего – радовалась самым простым вещам. Воде, мылу, завтраку, отсутствию веревок на руках. Дому, ставшему чуточку привычным – третья и восьмая ступеньки лестницы скрипят, на пятой – замытое пятно, то ли чернила, то ли что похуже; распахнутые ставни, запах моря и сада, тихий шелест дождя, падающего на листья, и чистота. Как мало человеку нужно для счастья. Как мало, и одновременно насколько же неприлично этого всего много.
Если бы кто-то спросил Шеалу, как она хочет провести ближайшие дни, она честно ответила, что собирается отмокать в воде, бороться с вынужденно возникшей чрезмерной стройностью, валяться в кровати – и нет, совершенно определенно не в одиночестве, потому что ничто так не заставляет радоваться жизни, как успешное избавление от перспектив насильственной смерти, только нужно чуть-чуть прийти в себя – а тот максимум активных действий вне дома, на который она способна, заключается в повторном визите на Фархад Ис. С неторопливой дегустацией, неспешной прогулкой по набережной, и чем-нибудь ещё неторопливым, размеренным и приятным. Чего, вообще говоря, от северной чародейки ожидать, кроме праздности и бездумного кутежа?
Но это всё жирно перечёркивал тот факт, что у курьера помимо формы – даже поврежденная логика подсказывала, что поскольку комплекты были очень знакомыми, следовательно женскими, то это явно не к Кадвалю, а значит её прибытия тут ждали – кроме формы было письмо. При виде которого у господина дознавателя на лице промелькнула задумчивость необычайной степени. Совершенно очевидно, что ломание дров в их исполнении продолжалось, хождение по капканам – тоже, и в этом уже не было ровным счетом ничего хорошего, потому что время особых привелегий прошло.
Волосы всё ещё пребывали в ужасном состоянии, но хотя бы не напоминали паклю. Кровоподтеки от кандалов и синяки от веревок на руках выглядят намного лучше без, собственно, кандалов и веревок, и по крайней мере это всё можно закрыть манжетами. Кажется, вполне достаточно для светских визитов?
Ходячая беда и несчастье, истинно так.
– Помоги, – с готовностью отозвалась ведьма, стесняясь только, ну вот да, нездоровой худобы и синяков, – иди сюда, положи это всё, и расскажи, чем теперь нам это грозит. А то я не знаю, на что потратить своё право на желание, выданное Его Величеством.
У неё были и другие вопросы, много, ещё в придачу к ним было несколько предложений, но чародейская судьба такова, что постоянно приходится решать какие-то проблемы. Особенно такие.
Если бы разум не так лихорадило, она бы с легкостью выразила вслух всем желающим причины, по которым бойня в Лан Эксетер была выгодна Нильфгаарду с точки зрения теневой политики. В текущем состоянии получалось не так стройно, но всё ещё неплохо. Вдобавок Шеала сформулировала бы кое-что, касающееся общественных устоев, морали и нравственности на Юге, а также некоторых народных увеселений на площади Свободы – но вот это не моглось и не совсем хотелось. Слишком уж хорошее утро для такого количества яда. Слишком хорошее утро, грозящее, впрочем, вылиться в очень насыщенный событиями день.
– …словом, я готова бить хвостом, – кажется, этим утром её образность слишком образна, но господин дознаватель всегда был понятливым, – и обгладывать лица. Только скажи, к кому идти.
У Шеалы всегда было скверно с выражением благодарности словами. Действия на порядок продуктивнее, и действовать, несмотря ни на что, она была готова. Даже удивительно, сколько сил придают завтрак, пара поцелуев и осознание того, что твоего личного демона из-за тебя могут каким-то образом обидеть. От последнего настроение стало очень рабочим – захотелось убивать.
– И никаких возражений. По пути расскажешь, чем в конечном итоге закончилась эта история с гоэтом. Его нашли? Мне интересно. И, ох чёрт, давай уберем это из библиотеки, он меня слишком нервирует.

Было… странно. Потому что всё словно вставало на свои места – так, как должно быть. Никакой комплект к этому не причастен, но он несомненно послужил катализатором – хотя спроси кто Шеалу, она бы не отказалась этот опыт повторить. Чародейка не знала, как бы вышло, реши кто-то из них в какой-то момент поступить иначе, но даже не собиралась об этом размышлять. Оба живы, на данную минуту достаточно.
Ещё было хорошо. Прежде всего оттого, что им удавалось договариваться – характер каждого, если говорить пристойными словами, был не мёд, но у обоих, кажется, есть желание это делать, дорогого стоит.
Поэтому Шеала не стала спорить и настаивать на том, что нужно ломать стены, действуя на опережение, и просто кротко сменила своё намерение убивать на намерение убивать, но попозже. Разумеется, истинная ситуация была похуже, чем то, что презентовал вслух господин дознаватель, и, разумеется, он знал, что она это понимает, – нюансы чародейского общения – но стоило верить в то, что если речь шла о чём-то достаточно серьезном, это было бы разделено на двоих.
Даже относительно воришки она не спорила – хотя, конечно, можно поупражняться в остроумии, и напомнить, что полотенца на такой вешалке… а, к чёрту. Пусть помучается, педагогический эффект никто не отменял. А дом потребуется зачаровать намного серьезнее, притом не только от нарушителей приватного пространства, но это будет гораздо позже.
В конце концов, история про гоэта была увлекательнее. Прежде всего тем, что до такого идиотического развития ситуации сложно додуматься даже самому изощренному из беллетристов. Нет, работу внутренней разведки нельзя недооценивать – блестяще проведенные манипуляции, у Шеалы было достаточно времени над этим поразмыслить, хотя по-прежнему обидно, – но и триумф бытового алкоголизма и обыкновенной человеческой глупости отрицать просто невозможно. Оппозиции следовало внимательнее относиться к кадрам.
– Словом, вышло как обычно, и удивительно даже что нам на руку. – резюмировала чародейка и прикрыла глаза, понятия не имея, как можно назвать те чувства, которые ее сейчас одолевали. Больше всего хотелось, чтобы это не прекращалось как можно дольше. Даже неясно, в какой именно момент мироздание решило, что она это заслужила, но грешно не воспользоваться возможностью, верно? И вслух высказанное «нам» легло в разговор так естественно, что в лояльности штатного некроманта сомневаться уже не приходилось, к вящему удивлению его самого. Нет, разумеется, потом начнутся проблемы, потому что повадки некроманта слишком непривычны для империи, но они все наверняка смогут договориться.
Всё еще не открывая глаз, она попросила:
– Не уходи никуда.
Никогда. Хотя, наверное, даже «до заката» в свете открывающихся проблем – слишком долго. Подвешенное состояние и неопределенность прилично так злили, и на фоне этого даже предстоящее мероприятие, на которое чародейки обычно соглашаются крайне редко и исключительно из личной выгоды, блёкло и казалось чем-то вроде нелепой формальности. Собственно, так и есть, потому что Шеале было наплевать, жить в грехе с благословения Великого Солнца или без оного, но примерных семьянинов здесь, кажется, любили. Существовали, правда, некоторые сомнения относительно применения понятия примерности в этом конкретном случае, однако с этим уже ничего не поделаешь, Кадваль и без её помощи таким получился.
– Окончательно испорчу тебе репутацию, а госпожа ван Гельдерн меня проклянет. – сообщила чародейка скорее в пространство, чем адресно. И совсем не в ответ на мысль о том, чтобы отправиться в храм в неподобающем виде – хотя у господина дознавателя, судя по частоте поступающих предложений, был на этот счёт какой-то незакрытый гештальт. Ничего, решаемо.
Вообще говоря, даже Шеала полагала, что к подобным вещам требуется тщательно подготовиться. Выбирать, к примеру, платье, очень скрупулезно, такое, какое нужно по статусу, местной моде и времени года, а ещё ведь остаются туфли, косметика, украшения, прическа, цвет лица в конце концов – и это даже если не говорить о втором участнике процесса. Плотно заняться списками – как гостей, так и тех, кому придется обеспечить отсутствие. В конце концов, взять в руки астролябию и набросать прогноз для наиболее благоприятного часа.
– Парадный мундир мне, кажется, выдали, так что я готова. Когда? Мы можем воспользоваться служебным положением? Госпожа де Танкарвилль, судя по всему, погибла в Лан Эксетер, так что мне нужно подумать, что вечером писать в документах.
Но на сегодняшний день причесанных волос было достаточно.

Просто попроси.
Шеала понятия не имела, на что подписывается, когда обещала это – там, среди демонов и пульсирующих связей, – но ни о чём не жалела, не сомневалась и не планировала нарушать своё слово. Даже ради того, чтобы дать возможность господину дознавателю насладиться своими аргументами и речами, подбор которых, несомненно, был процессом веселым и увлекательным. А если бы господин дознаватель даже попробовал – она знала, как заставить его замолчать. Вдобавок у неё наличествовали свои личные аргументы, в конечном итоге сводящиеся к тому, что если кому-то из них это надоест, – хотя, по сути, какие здесь могут быть ограничения, кроме исключительно бюрократических? – всегда можно инсценировать собственную смерть. Тоже, если так подумать, процесс веселый и увлекательный. Но это если и будет, то потом, а сейчас…
А сейчас так отчаянно хотелось жить.
Даже сквозь эту лихорадочную слабость, когда каждое прикосновение кажется слишком сильным – пусть, потому что так и должно быть. Потому что нет больше льда, нет остроты у серебра, оно мягкое и теплое, и в нём можно утонуть, как в море, утонуть и задохнуться навсегда.
И она тонет и задыхается, борется с волнами – не бывает так, чтобы шторм был податлив и ласков, – и возвращается к жизни. Всё скверное и грязное, полученное ею за последние дни, уходило и исчезало как яд, как в ту ночь, когда Кадваль держал её в руках, ругался и колдовал, – а теперь он и сам по себе был колдовством. Магия, заключенная под кожей, жгуче искрит, и вряд ли кто-то из них знал, что бывает так – это всё почти сводит с ума, каждое касание, каждый поцелуй, переходящий в укус, запах, сбившееся в стон дыхание, разметавшиеся волосы щекочут лицо, и на спинах у обоих, кажется, кровь – но шторм бьет о скалы, а скалы разрывают волну на тысячу мелких брызг, и без этого никак не обойтись.
Не останавливайся, не останавливайся, никогда.
Снова не вышло ни вдумчивее, ни красивее. Но им, кажется, нравилось и так.

Парадный мундир сидел отвратительно, волосы, по-хорошему, следовало бы еще раз промыть, но подготовка к церемонии, если честно, вышла довольно скомканной. Вдобавок Шеала испытывала сильное желание где-нибудь отдохнуть – после стычки в купальне стоять на ногах было сложно. Но священник и так пошел им навстречу, и она стойко держала лицо и старалась произвести впечатление человека, уважающего традиции.
Кольца, какие к cuach его в apse кольца, мне нужен браслет
– ...Великое Солнце да светит вам двоим...
А какие слова должны были быть произнесены дальше, чародейка, впервые присутствующая на подобной религиозной процедуре, так и не узнала. Потому что священник, к которому она даже начала испытывать смутную симпатию несмотря на все свое пренебрежение к жреческому племени, покачнулся, уронил тяжелое кадило на пол – оно упало с оглушительным грохотом и укатилось куда-то к амвону, – и рухнул.
Сначала показалось – перепады атмосферных давлений, изменение погоды, а жрец все же немолод, так что потеря сознания вполне объяснима. Потом у него ртом пошла пена, а глаза закатились.
«Падучая, значит это наверняка падучая» – подумала Шеала, торопливо опускаясь на колени, чтобы переложить несчастного на бок и помочь перетерпеть приступ, но тут же отшатнулась. Это была совсем не эпилепсия, потому что кожа священника мгновенно покрылась мелкой россыпью выступивших капель пота, и каждая имела отчетливый зеленый оттенок.
– Не прикасайся! – хотя это и так было очевидно.
Они не успели доплести ровным счетом никаких полезных заклинаний, потому что святой отец мучился очень недолго и почти сразу же замер. Диагностирующие чары мягко всколыхнулись, сигнализируя об остановке сердца, а еще – об остаточной магии. Чужой, непонятной, разлитой по всему телу, замершей в каждой крошечной бисерине моментально охладевшего пота.

Спустя какие-то жалкие четверть часа в храме стало на порядок более многолюдно. Примчался господин вар Велькерзам, растрепанный и взъерошенный, как мокрый воробей, и мигом принялся за забор образцов. Двое ищеек, чьих имен Шеала не знала, мельком осмотрели тело и начали обыск.
Чародейка, приложив ладонь к лицу, сидела на кафедре – это, конечно, было богохульством, но в храме нельзя даже колдовать, так что более мелкие нарушения порядка уже были мало кому интересны, - и думала о том, что, вот дьявол, процедуру не удалось довести до конца и это очень плохо, потому что совершенно непонятно, что случится в следующий раз. А ещё плохо то, что налицо злой умысел, который нельзя оправдать даже скверным везением, и с этим надо что-то делать.
А потом появилась госпожа Лливедд, и тогда в храме стало по-настоящему тесно.