От чужой болезненной ласки становится только хуже - от нее нестерпимо жжет в груди и тянет суставы; она мучает, как болезнь, и Нерис, не сдерживаясь, беззвучно кричит в ладонь, которой зажимает рот; содрогается от рыданий и отчаянно мотает головой, упрямо отметая все светлые картины, что показывает ей Телор; и его правильные, хорошие слова сейчас вызывают только желание по-детски зажать уши и кричать.
Все должно быть не так, - отчаянно твердит Нерис, сама себя не понимая до конца, - все должно быть не так.
Она тоже заслужила право на малодушие - и ее заключается в том, что она впервые за долгое время не сдерживаясь поддается горечи и отчаянию: она не хочет больше быть сильной, она устала, она не может. Пусть кто-нибудь другой будет сильным, пожалуйста; пусть он придет и твердой, решительной рукой исправит все; пусть спасет всех, а она больше не может держаться - ей страшно, и больно, и плохо, и все зря; и никакие будущие рассветы над Кастелль Неддом этого не исправят. Почему он дурак такой? Почему не понимает?
Крупная дрожь сотрясает тело и злые слезы одна за другой катятся по щекам.
Все должно быть не так. Все должно быть не так.
Велик соблазн окончательно скатиться в некрасивую, затяжную истерику, но под мягким, спокойным взором Телора ей становится стыдно, и это отрезвляет - тогда она делает то, что у нее всегда получалось лучше всего: собирает себя по крупицам; встряхивает, усилием воли заставляет проглотить очередной приступ рыданий; делает глубокий вдох, потом еще один и еще, и тыльной стороной ладони размазывает по щекам слезы.
Все, хватит. Отвела душу и будет.
Но жжение в груди - выматывающее, нестерпимое - не проходит, и тогда Нерис под одеялом нащупывает ладонь аэп Ллойда и сжимает так крепко, что, наверное, делает ему больно.
И вот тогда становится легче.
- Я поставлю тебя на ноги. - сиплым голосом говорит она, вкладывая в каждое слово всю свою невеликую веру в светлое будущее. - Клянусь Солнцем. Я все сделаю. Я что-нибудь придумаю. Даже не думай умирать. Даже не думай.
Потому что Телор аэп Ллойд - самый восхитительный дурак, какого она встречала в жизни. Потому что он всегда верил в то, что завтра наступит, и теперь она будет верить вслед за ним и - если понадобится - вместо него. Потому что он такой живой и такой настоящий - не может столько жизни просто уйти в никуда; это неправильно, это идет вразрез со всем, во что она верит. Так не должно быть. Так не будет.
Она какое-то время еще сидит, поглаживая пальцами чужую широкую ладонь, словно боится ее выпускать, а потом осторожно вздыхает.
- Я попишу тут кое-что, - говорит Нерис, - а ты поспи. Если что нужно будет, говори, я принесу.
И, наклоняясь вперед, бесстрашно целует чародея в лоб.
Трепещут свечи, скрипит перо и шуршит пергамент; Нерис поправляет наброшенный на плечи серый мундир и снова углубляется в чтение лабораторного журнала: где-то здесь между строк наверняка скрыта юркая истина, что не дается в руки исследователям; здесь должен быть ответ на вопрос, который они так отчаянно ищут, но он прячется среди сухих выкладок и безликих лабораторных записей, и чародейке не под силу его высмотреть.
Пока.
Строчки пляшут, мутнеют, расплываются; Нерис трет усталые глаза, прикрывает их ненадолго, а после вновь упрямо возвращается к чтению. Когда время переваливает за полночь, на чердак тихо поднимается Дыфир, и на лабораторном подносе в ее руках дымятся две чашки травяного отвара.
- Для вас и... - она кивает в сторону кровати и Нерис, проследив ее взгляд улыбается с усталой благодарностью.
- Спасибо.
Видимо, есть в ее отекшем от рыданий лице что-то такое, что заставляет повитуху расчувствоваться: она опускает поднос на стол, порывисто прижимает к себе чародейку, качает, как ребенка, и долго гладит ее по волосам, шумно вздыхая и повторяя:
- Ох, доченька... ох, доченька...
Нерис думает, что это все весьма забавно, хоть Дыфир и не первая, кто обманывается ее моложавым личиком - но в материнском объятии повитухи, в ее дрожащем голосе, в тепле ее тела есть что-то странное, незнакомое, но правильное; что-то, чего Нерис давно искала, сама об этом не подозревая - и оттого она принимает ласку, и позволяет укачивать себя и называть себя "доченькой" той, кто моложе ее лет, наверное, на двадцать.
Как странно, - думает она, - как странно находить все эти вещи буквально у порога смерти. Как странно и неправильно - но не лучше ли, чем не найти их вовсе?
Потом Дыфир, украдкой утирая скупую слезу, уходит, и Нерис снова остается наедине со свечами и писаниной. Ночь катится к часу быка - беспросветному, злому и обманчивому; и тогда решимость сменяется сомнениями и отчаяние подступает так близко, что от него начинают трястись руки, и юркая истина, и без того неуловимая, уходит на дно, под толщу медицинских терминов.
Тогда она гасит оплывшие свечи, поглубже натягивает на плечи серый мундир, поднимается с места и, зябко ёжась, на ватных, негнущихся ногах доходит до кровати, чтобы сиротливо пристроиться на самом ее краю, спиной прижавшись к чародею.
- Если я проснусь утром без тебя, - очень ровно и серьезно говорит она, не зная даже, слышит ли ее Телор, - то я, во-первых, очень обижусь, а во-вторых, найду тебя, и тогда Катриона станет меньшей из твоих проблем. Ты видел, что я могу.
Потому что она знает таких, как аэп Ллойд - слишком гордых, чтобы скончаться в постели; по-кошачьи уходящих из дома, чтобы умереть где-нибудь в одиночестве, подальше от глаз, не создавая никому проблем и не марая себя постыдной жалостью.
Потому что он - самый восхитительный дурак, какого она встречала в жизни.
[icon]http://sh.uploads.ru/vkChH.jpg[/icon]
Отредактировано Нерис (24.05.2017 00:44)