Все это было настолько ностальгическим, что будь Ваттье де Ридо чуть более сентиментален, прослезился бы: путешествие под чужим именем и в чужой одежде, связные, пароли, лирийская глушь и заброшенный хутор, по мнению местных, населенный нечистью. В некотором роде, так оно и было: место это давно облюбовали нильфгаардские агенты, устраивавшие тут попеременно то схрон, то пыточную, то место для свиданий, и случайно заставшие их за этими свиданиями дровосеки домой не возвращались по вполне обыденным причинам.
Ходить с перерезанным горлом вообще крайне неудобно.
Добрался сюда Ваттье в очень короткие сроки: не тратя ни одной лишней минуты, экономя время даже на еде и ночлеге он почти долетел от Нильфгаарда до заброшенного хутора в Лирии, и быстрее, наверное, могло получиться только порталом. Его ждали только назавтра, но он успел на день раньше -  агенты удивленно поднялись навстречу, когда де Ридо в клубах инеистого пара ввалился в подвал, где они, скучая в ожидании этого самого де Ридо прибытия, только что раскинули партию в гвинт.
- Где она? - вместо приветствия с порога спросил виконт Эиддон.
Запорошенный снегом шеф разведки выглядел почти грозно, смотрел сурово и к игре в карты присоединяться явно не намеревался, поэтому предлагать ему не стали.
- В погребе, господин де Ридо.
- Сколько?
- Два дня.
- Кормите?
- Пока да.
- Говорит?
- Говорит, да все не то.
- Плохо. - Ваттье раздраженно хлестнул перчатками по столу, и карты на нем чуть подпрыгнули. - Плохо! Что-нибудь толковое она сообщила?
- Сказала, что не работает на Реданию.
- А, ну слава Великому Солнцу, теперь я спокоен.
Агенты замялись, не зная, что ответить. Настрой шефа им сразу не нравился, а шефу не нравилось все происходящее, но досада его была направлена отнюдь не на подчиненных.
Ваттье де Ридо приехал в лирийскую глушь за ответами, и надеялся получить их сразу по прибытии, поэтому необходимость этих ответов добиваться здорово портила ему настроение.
- Я хочу с ней поговорить.
- Прошу за мной, господин де Ридо.
Из всего огромного перечня ненавидимых виконтом Эиддоном вещей особенной его нелюбовью пользовались морозы: уроженец солнечного Туссента, Ваттье полагал отрицательные температуры совершенно непригодными для жизни, и немалая часть его юношеских страданий была связана именно с работой в северных странах в холодное время года; однако сейчас, топая по щиколотку в снегу, Ваттье даже не обращал внимания на холод.
Сейчас Ваттье де Ридо грела злость.
Его проводили в соседний дом - на вид столь же заброшенный - и дежуривший там агент предусмотрительно вручил шефу подсвечник: подвал оказался глубоким, а лестница - старой и выщербленной, опасно прогибавшейся под весом человека. Колышущиеся от сквозняка свечи выхватили из темноты сначала стол с бумагами, стоявший почти у самой лестницы, а потом - сгорбленную фигурку той, что была привязана к стулу чуть поодаль.
Де Ридо чуть приподнял подсвечник, чтобы полюбоваться на картину, а потом знаком отослал агента наверх - тот поспешно растворился в темноте, только доски под ногами скрипнули. Ваттье подождал, пока шаги затихнут, и опустил подсвечник на стол.
Постоял, задумчиво перебирая протоколы допроса, заботливо оставленные на краю стола, со вздохом хлопнул ими по столешнице.
И сел.
- Здравствуй, солнышко. - сказал он.
Выглядела сладкая плюшечка, конечно, так себе, но общение с его людьми вообще мало кого красило: де Ридо скользнул взглядом по нескольким кровоподтекам на лице; длинным, красным полосам, уходившим куда-то под одежду; задержал взор на распахнутом вырезе промокшей рубашки и снова вздохнул. С мокрых волос Кантареллы еще капала вода - видимо, в покое ее оставили не так давно - и в целом вид Картия имела потрепанный, но не изможденный.
Пока.
Агенты явно сдерживались: им был дан четкий приказ не калечить пленницу, и в истязать ровно так, чтобы той захотелось содействовать, но при этом в случае необходимости ее можно было бы посадить в седло и живой доставить в столицу. Откровенно говоря, Ваттье и не думал, что какие-то особые меры потребуются: Кантарелла не производила впечатление девицы, стойкой духом - такие обычно ломались уже просто от обещания попортить их очаровательную шкурку - и потому непредвиденное упрямство его бывшей сладкой плюшечки вызывало у де Ридо одновременно раздражение и восхищение.
Он вообще испытывал непростительно много смешанных эмоций относительно происходящего, и от этого злился только сильнее.
- Ты пропала так неожиданно - не попрощавшись, не объяснившись... это был удар, признаться. - Ваттье расстроенно поджал губы. - Но я так рад нашей встрече, что готов сначала выслушать объяснения. Ты не хочешь мне ничего сказать, солнышко?

- Я весьма признателен тебе за деликатность. - сдержанно высказался "нытик в халате".
Десятилетия работы в разведке выработали в Ваттье некоторый иммунитет к оскорблениям совершенно любого рода - шпионов редко хвалит даже их собственное начальство, что уж говорить про "клиентов" - но конкретно это совершенно неожиданно почти задевало, хоть де Ридо и понимал, что Кантарелла не сказала бы иного ни при каких условиях, даже если бы каждую проведенную вместе ночь она орала мартовской кошкой. Хочешь оскорбить бывшего любовника - назови его неумелым: бьет больно, действует безотказно, вон даже шефа разведки почти проняло.
Почти.
Ваттье устало потер переносицу.
- Послушай вот что, солнышко. - вкрадчиво произнес он. - Тебе сейчас не выкручивают суставы только потому, что я лично приказал этого не делать. Серьезно, мне бы крайне не хотелось портить такой... нарядный экстерьер - в конечном итоге я к нему некоторым образом привязан: я провел с ним какое-то количество приятных часов, и ради воспоминаний о них я готов идти на сделку. Условия ее таковы: ты называешь мне имя твоего нанимателя, и эту ночь проводишь не привязанной к стулу, а спящей в собственной постели. Под надзором моих агентов, но все же. Если же ты продолжаешь валять дурака, твое положение стремительно ухудшается, и поверь, ему есть куда ухудшаться.
Де Ридо отнял руку от лица и бросил на Кантареллу долгий пронзительный взгляд - в отблесках свечного пламени нетипично светлый для южанина взор шефа имперской разведки казался особенно неприятным.
- Твоя выходка стоила мне года, проведенного в карцере, солнышко. Я надеюсь, ты способна оценить масштабы моего милосердия.
Помнится, едва попав в карцер Ваттье клялся, что вздернет бывшую любовницу при первой возможности, наплевав даже на ценную информацию, которой она может обладать; потом, поостыв, пришел к выводу, что сначала Кантареллу неплохо было бы помучить и расспросить, а повесить позже; потом эмоции ушли совсем и мысли де Ридо переметнулись от, собственно, воровки к украденной ею информации. Что именно она украла и где это могло осесть?
Год Ваттье в тишине одиночной камеры вчитывался в донесения, стараясь понять, в каком из них содержится отголосок его ошибки - но не находил ничего, и оттого только сильнее начинал дергаться.
Потерянная информация - как утопленник: уходит на дно лишь на время, чтобы позже всплыть неприглядным, раздувшимся трупом. Любое из его личных писем сейчас может ждать своего часа в рукаве у темерцев или в столе у Дийкстры, любая из государственных тайн - храниться в копилке любого северного государства на случай сложных переговоров.
Или - что еще хуже - этой информацией владеют заговорщики внутри самой империи; и тогда опасность куда ближе и явственнее. После заговора Скеллена Ваттье с особенной настороженностью относился к своим соотечественникам, и опасался их едва ли не сильнее, чем враждебных внешних сил.
- Твое слово, солнышко. Взвесь его, пожалуйста, потому что если оно мне не понравится, с тобой придут разговаривать другие люди.

- Нет, - укоризненно покачал головой Ваттье, - нет, солнышко, все не то.
Если бы после всех этих лет его еще трогали женские слезы, он бы не добился и четверти того, чего добился.
На самом деле, садистом от природы Ваттье де Ридо не был. Ваттье де Ридо был садистом по профессии, и дабы натура не мешала работе, у себя в голове виконт Эиддон четко разделял Ваттье-человека и Ваттье-шпиона.
Ваттье-человек рыдающей Картии вполне сочувствовал: она врала, конечно, про "выживаю, как могу" - судя по особнячку ее родителей, дочь семейства ван Кантен должна была не выживать, а жить припеваючи - но девицу ему все равно было жалко - ее личное дело де Ридо изучил вдоль и поперек, поэтому знал и про сомнительное отчисление из Лок Грима. Поднятые разведкой табели успеваемости причин отчисления не подтверждали; некоторые из них были подправлены задним числом, и между строчек едкой характеристики от деканата явственно читалось "не дала декану" - явственно для того, кто умеет читать, естественно. Юная девушка в расстроенных чувствах, опороченная и несправедливо обиженная - идеальный объект манипуляций, Ваттье и сам таких не раз использовал - посочувствовать, пообещать защиту, ненавязчиво попросить о небольшой услуге - и план соблазнения главного нильфгаардского шпиона вряд ли пришел в голову ей. Она обманула его, конечно, но обманула качественно, преуспев там, где многие проиграли, и это почти заслуживало уважения - у Ваттье был год на залечивание уязвленной гордости, и в конечном итоге он подумал, что если подобные промахи не стоят жизни, то заставляют держаться в тонусе, который шеф разведки явно подрастерял.
И еще вид опечаленной сладкой плюшечки задевал в его душе какие-то странные и непривычные струны, но в этом Ваттье-человек себе признаваться не желал.
Ваттье-шпиону позарез нужна была информация о нанимателе Кантареллы, и ради ее получения он готов был завязать узлом и Картию, и Ваттье-человека. Кантарелла как-то удивительно хорошо переносила двимерит: де Ридо мог только представлять, что испытывают чародеи в таких случаях, но судя по объяснениям Телора, ощущения должны быть отвратительными даже для крепкого мужчины, что говорить о хрупкой девушке. Картия, однако же, упиралась, проявляя удивительную выдержку; и значит, месть неведомого нанимателя пугала ее сильнее, чем двимеритовые оковы и возможные пытки.
Плохо.
И тем важнее его имя становилось для де Ридо.
- Ты кое-что путаешь, солнышко, - сказал Ваттье-шпион, - это не я тебя использовал, а ты меня. Использовала и бросила, даже не попрощавшись, так что это я тут сейчас должен рыдать и жаловаться на горькую долю человека, которого все постоянно пытаются обмануть. А я относился к тебе со всей добротой - и отношусь до сих пор, несмотря на то, как ты жестоко обошлась со мной. Все происходящее - исключительно твой выбор, солнышко, и ты в любом момент можешь остановить это. Одно слово. Одно слово, и у тебя будет мое расположение и защита всей нильфгаардской разведки. Но ты упрямишься и вынуждаешь меня - практически снова предаешь. Это больно ранит, солнышко.
Виконт Эиддон невозмутимо поднялся из-за стола и, не обращая никакого внимания на слезы пленницы, направился к лестнице, задержавшись у ее подножия лишь чтобы бросить короткое:
- Если ты захочешь мне сказать что-нибудь, только позови, солнышко.
И легко взбежал по ступеням.

Агент, ждавший наверху, вопросительно глядел на начальника. Начальник медлил, и в молчаливом раздражении хлестал себя перчатками по предплечью, так что Гвынвору становилось очевидно: разговор прошел не так, как господин де Ридо ожидал.
- Вытащите ее оттуда, - наконец заговорил Ваттье, не глядя на подчиненного, - дайте немного согреться, чтобы начала что-то чувствовать, потом разденьте до рубашки и выгоните во двор. Дверь оставьте открытой, чтобы видела очаг в доме. Сесть или лечь не давайте, заставляйте стоять. И не вздумайте упустить! Если изъявит желание поговорить со мной - сразу в дом, и зовите меня.
У виконта Эиддона, как уже было сказано, имелись свои представления о невыносимом.
- А если не изъявит?
- Плесните водой. Но до обморожений постарайтесь не доводить.
- Долго, - засомневался агент Гвынвор, - может, волосы лучше выдергивать?
- Нет, - неожиданно резко ответил Ваттье де Ридо, - нет, волосы не трогать. Выполняйте.

- Мы просто теряем время. - сказал стоявший у окна Хилдбранд.
Ваттье де Ридо, коротавший время за написанием донесения, поднял голову от листа бумаги и вопросительно вскинул темные брови.
- Я хочу сказать, - несколько неуверенно проговорил агент, чутко наблюдая за выражением лица шефа разведки, - что мы могли бы разговорить ее быстрее.
Ваттье задумчиво покрутил перо в пальцах. Остальные нильфгаардцы тоже глядели на коллегу без особого понимания.
- В смысле, - Хилдбранд явно уже сам не рад был, что начал этот разговор, - любую женщину можно разговорить гораздо быстрее. Определенны... образом.
Ответом ему были мрачные взгляды четырех пар глаз, но на правах старшего по званию высказался за всех Ваттье:
- Из уважения к вашим прошлым заслугам, капитан, - ровно проговорил де Ридо, - мы тут все сейчас сделаем вид, что не поняли вашего намека. Поэтому совершенно не к слову я хочу напомнить вам о существовании у нас устава, которому вы должны следовать хотя бы в присутствии старшего по званию. Мы, в конечном итоге, "проклятые нильфы", а не монстры.
В комнате повисло молчание, нарушаемое только скрипом пера виконта - капитан Хилдбранд угрюмо безмолвствовал, изображая, будто крайне заинтересован происходящим за окном; остальные молчали задумчиво, и лишь спустя минут десять первым заговорил агент Гвынвор.
- Упрямая. - с каким-то странным восхищением сказал он.
- Упрямая. - с такой же странной гордостью в голосе согласился Ваттье, заканчивая послание размашистой подписью. - Упрямая, но я еще упрямее.

Истязать холодом замерзшего до полусмерти представлялось довольно бесполезным занятием, к тому же, Ваттье опасался слишком скоро довести чародейку до воспаления легких, в полевых условиях крайне опасного, поэтому Кантареллу временно переместили из подвала наверх, в обогреваемую часть дома, и в себя она приходила на одном из тех самых тюфяков, о которых еще недавно столь пренебрежительно отзывалась. Тишину комнаты все так же наполнял только скрип пера: скучающий виконт Эиддон разгонял скуку, как умел, то есть - работой; но при виде просыпающейся Картии бумагу Ваттье тут же отодвинул и поднялся на ноги, придерживая наброшенный на плечи теплый плащ. В ногах тут же неприятно закололо - сам де Ридо затруднился бы сказать, сколько времени он провел над писаниной, но судя по всему срок этот был весьма приличным: свеча на столе, еще недавно высокая, теперь успела оплыть до печального огарка.
- Твое упрямство, солнышко, меня одновременно сердит и восхищает. - говорил Ваттье так, будто продолжал разговор, прерванный всего пару минут назад. - Это редкое сочетание эмоций для меня, так что можешь считать это комплиментом.
Он потянулся, разминая затекшую спину, и выглянул в окно: во дворе, в вечерних сумерках, Гвынвор седлал коня - он выезжал в ночь, чтобы отвезти составленные Ваттье бумаги связному в соседний городишко, а к утру ему на смену должен был прибыть новый агент.
Бледно-коралловый, будто заиндевевший, холодный зимний закат тревожно догорал за черными ветвями.
- И это все особенно сердит меня еще и потому, что ты оставляешь мне все меньше выбора. Я бы очень не хотел доводить до игл под ногтями, клянусь Великим Солнцем. Мне слишком нравятся твои руки.
Ваттье отвернулся от окна, приблизился к Картии и присел на импровизированный табурет из бревна, стоявший подле импровизированной кровати из тюка соломы.
И наклонился вперед, упершись локтями в колени.
- Что ж тебе надо пообещать, солнышко, - взгляд его, обращенный на Кантареллу, внезапно казался просто усталым, - чтобы ты с такой же преданностью работала на меня?
Сама крохотная, что та пичужка - откуда только в таком маленьком тельце берется столько упрямства?
С улицы донеслось тревожное ржание - видимо, коня Гвынвора что-то напугало - и Ваттье дернулся было, чтобы встать и выглянуть в окно, но отчего-то передумал.

Отредактировано Ваттье де Ридо (18.02.2017 02:15)

Шеф молчал, и глядел на впавшую в беспамятство Кантареллу так, будто зрелище это его каким-то образом оскорбляло. Сложные эмоции его из просто сложных эмоций превратились в переплетение каких-то отвратительных противоречий, змеиным клубком барахтавшихся в душе, и от этого Ваттье было гадко, неприятно и зло; и он злился на дотошного капитана Хилдбранда, на упрямую Кантареллу, но более всего - на себя. На свое бессилие при кажущемся всемогуществе.
Двое агентов тщетно пытались поднять на ноги заваливающуюся на бок Картию.
- Не разрешу. - твердо сказал Ваттье де Ридо. - С иглами под ногтями или без, ничего она вам не скажет, раз до сих пор не сказала. Вы ее только убьете, а для меня эти сведения крайне важны. Собирайте ее в дорогу и сами собирайтесь.
- Что?
- Я что, заикаюсь? - виконт Эиддон явно был чем-то крайне раздражен. - Мы едем в Нильфгаард, и мне нужно, чтобы до столицы она добралась живой, а там Телор вытащит из нее все, что надо. Седлайте лошадей, ее закутайте получше. Отправление по готовности.

На сборы, впрочем, у нильфгаардцев ушло гораздо больше времени, чем Ваттье предполагал. Седлать лошадей оказалось внезапно непросто: перепуганные чем-то кони в ужасе косили глазом на сбрую, шарахались от рук и успокаиваться категорически не желали; агенты нервничали, Ваттье сердился, Картия, судя по всему, умирала, и этим сердила Ваттье еще сильнее.
Словом, сборы проходили в атмосфере напряженной и нервной.
С огромным трудом им удалось унять сначала жеребца виконта, и тогда на него водрузили Кантареллу, закутанную в десять одежек с чужого плеча - все, что агенты смогли разыскать по тайникам - а потом в седло сел и сам де Ридо. Кони храпели и ржали, толкали друг друга и напирали на людей; Хилдбранд как раз пытался успокоить своего гнедого, когда тот вдруг окончательно взбесился - ударил хозяина копытами в грудь и, сорвавшись с места в карьер, исчез в надвигающихся сумерках.
К Хилдбранду не успели даже броситься, когда появилась она.
Она словно соткалась из надвигающейся темноты: черное видение, пугающий морок, истерзанная женщина в тряпье, парящая над землей - Ваттье не сразу поверил, что она ему не мерещится, но конь под ним заржал протяжно и испуганно, и принялся пятиться, как бы тщетно де Ридо не пытался его остановить.
- Что за...
Вторая лошадь, вырвав повод из рук у агента, бросилась прочь - и одновременно с этим она - та, которой не могло существовать, потому что это бабьи сказки - качнулась вперед, мигнула - и вот она уже рядом с поверженным Хилдбрандом, вот - поднимается костлявая рука...
И тишину ночи разорвал дикий крик.
Конь под Ваттье явно соображал быстрее, чем сам Ваттье - он коротко всхрапнул и понес, не разбирая дороги; и все, что успел сделать сам шеф разведки - это крепче вцепиться одной рукой в повод, а второй - в кантареллу. В лицо ему летели ночь, ветки и снег; в ушах свистел ветер; он кричал что-то то на родном, то на всеобщем - но сам не слышал своего крика, а обезумевший конь к нему не прислушивался и подавно. Потом его приложило плечом о ствол, потом - другим о другой.
"Если эта кляча споткнется, - лихорадочно думал де Ридо, - если только она споткнется..."
Кляча не споткнулась. Просто на следующем же лихом вираже, что заложил перепуганный конь, у Ваттье соскользнула затекшая рука, и он слетел с лошадиной спины в снег вместе со своей драгоценной ношей, которую держал крепче, чем держался сам. Встреча с землей была стремительной и болезненной - в спине виконта полыхнула боль такой силы, что перед глазами все потемнело, и де Ридо на несколько мгновений забыл, как дышать и думать. Оглушенный и ослепленный, почти парализованный болью, он мог только слабо кататься по снегу и по-рыбьи хватать воздух ртом, а когда пришел в себя - было уже тихо, и даже удаляющегося топота копыт не слышалось.
Боль жгучим пятном расползалась по спине.
"Глупо. - подумалось ему. - До отвратительного глупо. Ваттье де Ридо, шеф имперской разведки, сдох в лирийской глуши, убитый бабайкой".
От этой мысли стало смешно, а от смеха - больно. Ваттье поперхнулся собственным хохотом, долго отрывисто кашлял, потом так же долго пытался отдышаться, а потом, выровняв дыхание, протянул руку и осторожно коснулся плеча той, что лежала в снегу рядом.
- Солнышко, - сипло позвал он, - солнышко, жива? Солнышко?

Отредактировано Ваттье де Ридо (18.02.2017 04:11)

Дураком Ваттье де Ридо был в основном оттого, что после всех этих поучительных лет не переставал испытывать надежду. К примеру на то, что лошадь успеет вывезти их к людям раньше, чем кто-либо из них превратится в оледеневший труп - и, соответственно, необходимости снимать с чародейки двимерит не будет.
- Не можешь, - глухо произнес Ваттье где-то над плечом Картии, - не можешь, потому что я тебе не дам.
И плотнее сомкнул плащ, которым укрывал и себя, и Кантареллу.
Ног в стременах он совершенно не чувствовал, и рана на спине, что сначала мерзла и болела, теперь только ныла - неприятно и тягуче - и голова сделалась легкой и ватной: де Ридо плохо понимал, сколько времени они уже едут, в какую сторону двигаются и как он дошел до жизни такой. События прошедшей ночи казались какими-то неизмеримо далекими; будущее - туманным и недостижимым; осталось только бесконечное, снежное и холодное "сейчас", сквозь которое уныло плелась лошадь с двумя ранеными на спине. Рассвет нового дня не обещал ничего хорошего, и вообще - не давал обязательств: судя по черным мушкам, что начинали плясать перед глазами у Ваттье, лично для него начавшийся день мог закончиться досрочно и навсегда.
Умирать Ваттье не хотелось: при одной мысли о скорой кончине желудок скручивало отвратительным спазмом, но мысли сейчас, слава Великому Солнцу, надолго в голове главного шпиона не задерживались, и потому тот от переходил от страха смерти к усталой злобе за доли секунды.
Умирать Ваттье де Ридо не хотелось. Ваттье де Ридо хотелось сдохнуть.
В тот момент, когда виконт, судя по ощущениям, был опасно близок к исполнению последнего желания, на горизонте показался дымок, и зрелище это подействовало ободряюще и на лошадь, прибавившую шаг, и на ее всадников, что встрепенулись, предчувствуя спасение; и Ваттье закоченевшей рукой осторожно опустил двимеритовый ключ в сумку на поясе, из которой уже успел его достать.
Может, обойдется.

Со спины лошади Ваттье буквально сполз, причем онемевшие ноги тут же отказались его держать, и виконт чуть не повалился под копыта собственного коня, удержавшись от падения лишь в последнее мгновение. В самые тяжелые моменты жизни де Ридо всегда спасало внезапно просыпающееся злое упрямство - только благодаря ему он смог не только устоять сам, но и снять со спины лошади Кантареллу, а потом то опираясь на Картию, то поддерживая ее, доковылять до здешней корчмы, где ждал хозяин постоялого двора.
- Угол. - веско потребовал де Ридо и хлопнул деньгами о стол. - Угол, корму лошади и еды нам. И знахаря.
- А знахарь в соседней деревне, милсдарь, - флегматично откликнулся хозяин, привыкший, видимо, к путникам совершенно любой степени потрепанности и оттого не задававший никаких вопросов, - надобно звать?
Ваттье проследил его взгляд, и с короткой усмешкой докинул на стол еще пару монет.
- Надобно.

Сумма была приличной, поэтому им резво нашли не угол, но целую комнату, что в любом случае пустовала в это время года и в этой глуши - при любых других условиях де Ридо ужаснулся бы убожеству обстановки, но сейчас он был рад совершенно любой крыше над головой. Тепло - ладно. Кормят - отлично. Есть, где прилечь - вообще замечательно. Дождавшись, когда им принесут заказанную еду, Ваттье буквально рухнул на лавку с соломенным тюком, символизировавшую здесь кровать - но не раньше, чем запер дверь и аккуратно спрятал ключ под этот самый тюк.
- Ешь. - отрывисто потребовал он. - А-ах, холера...
Ему самому есть не хотелось совершенно: в тепле рана на спине, очевидно, начала оттаивать, и тупая боль в ней снова превращалась в обжигающую. Де Ридо раздраженно скинул плащ; потом попытался сорвать с себя куртку, и коротко взвыл - обрывки ткани, похоже, влипли в рану, и вырывал их оттуда виконт буквально с мясом, при помощи все того же злого упрямства, клокотавшего в жилах. Дублет вслед за плащом полетел на пол, и на этом силы шефа разведки, видимо, закончились: он замер, привалившись к стене и тяжело дыша, и по мутному взгляду его сложно было понять, в сознании он или уже не слишком.
Вот дерьмо, конечно. Беспросветнейшее дерьмо.
Шелк и водопад золотистых локонов.
Де Ридо тряхнул головой, отгоняя накатывающее беспамятство.
- Посмотри, - сипло позвал Ваттье, - посмотри, как оно... и обрисуй мне прогноз.

Отредактировано Ваттье де Ридо (23.02.2017 00:43)

В темноту беспамятства Ваттье соскальзывал против воли, отчаянно цепляясь за меркнущий свет - не желающее угасать сознание успело взорваться фейерверком истерического страха: нет, нет, только не мрак, только не небытие, держаться, держаться, держаться...
А потом все пропало. Будто бы на мгновение - и когда де Ридо с трудом разомкнул веки, он не сразу понял, кто он, где находится и что происходит: деревянный потолок над головой не рождал совершенно никаких ассоциаций. Кое-какие рождало ощущение тепла под боком и разметанные по плечу золотистые кудри - какое-то время Ваттье в сонном отупении перебирал их, бездумно разглядывая деревянные балки над головой, и мысли в голове ползли медленно и лениво, как виноградные улитки; и каждая точно так же оставляла отвратительный, склизкий след в сознании, словно думать было неприятно. С улицы доносились ленивые окрики и мерный стук - коней выводили из стойла и кто-то колол дрова - и де Ридо против воли прислушивался к этим звукам, будто они его развлекали.
Заброшенный хутор и агрессивная нечисть. Ночной лес, обезумевшая лошадь и кровь на снегу. Долгий путь к людям.
Гвынвор вернется дня через три и очень удивится, когда найдет там растерзанные трупы. Гвынвора надо встретить. Если не Гвынвора - то где ближайший связной, в Скалле? В Майене?
Мысли царапали усталое сознание, скатывались в темноту, не желая связываться в умозаключения, и спящая под боком теплая Картия - сладенькая Картия, с бархатистой кожей, мягкими руками и нежными щечками - возвращала во времена совершенно чуждые здешней грязной простоте. Ваттье осторожно провел пальцами по предплечью чародейки и задумчиво погладил запястье, отмечая отсутствие двимеритовых оков. Спиной он ощущал давление повязки, наложенной весьма умело - слишком умело, для деревенского знахаря: уж это де Ридо, которого в молодости успели перелатать лекари всех степеней мастерства, различал хорошо.
Ему вдруг сделалось зло и досадно, и это внезапное раздражение умудрилось пробиться даже сквозь ватный туман, наполнявший голову.
- Дурища ты, - с какой-то странной злостью сказал Ваттье в светлые волосы, крепко прижимая к себе Кантареллу, - дурища и есть.
И медленно сел на кровати.
Все болело. Болела спина под бинтами, болели руки, ноги и голова - каждый мускул в организме, каждый сустав обозначал свое присутствие унылой, тягучей болью. Мучительно хотелось пить и так же невыносимо тошнило, поэтому путь до стоявшего на окне кувшина показался де Ридо бесконечным и тернистым, и пил Ваттье так, будто воду видел впервые за долгое время. Движение это, ко всему прочему, моментально истощило невеликий запас сил виконта - их хватило ровно на то, чтобы вернуться обратно и сесть рядом со спящей Кантареллой, а после де Ридо задохнулся и долго переводил дух
"Хорошо, что я не помер, - устало думал он, - но лучше б я помер, Великое Солнце".
О том, чтобы ехать куда-то прямо сейчас, речи явно не шло. Плохо. О том, чтобы ехать куда-то завтра, тоже - еще хуже!
- Эй, солнышко, - хрипло позвал Ваттье, не поворачивая головы, - поднимайся. Сколько мы тут пробыли?
И важнее - сколько он еще тут пробудет?

Ваттье не смотрел вообще ни на кого. Ваттье сидел, закрыв глаза, и, отчаянно сдерживая рвотный позыв, думал о том, как в таком состоянии будет добираться до нужника.
Выходило, что довольно несуразно.
- Найдем, мазель.
Хозяин исчез, осторожно притворив за собой дверь, и в комнате повисла тишина: говорить было тяжело и хотелось даже меньше, чем есть, но если последнее было необходимо, то первым можно было пренебречь во имя экономии сил. Думать, впрочем, стало чуть легче, чем после пробуждения, и Ваттье этим с удовольствием пользовался, перебирая в уме все, что казалось ему сейчас важным: Гвынвор, отрывки текста из несоставленных донесений и медицинские рекомендации Картии... В принципе - приходил он к выводу - в его жизни были ранения тяжелее и ситуации хуже.
В принципе, из всего этого можно было бы выпутаться с минимальными усилиями, и выйти в конечном итоге на исходный план.
Чуть приоткрыв глаза, он скосил взор на притихшую Кантареллу, и долго разглядывал ее, будто пытался по склоненной золотистой макушке понять, что в этой аккуратной головке скрывается.
- Баньку, - сипло потребовал Ваттье у явившегося с едой хозяина, - растопи-ка.
Тот посмотрел на де Ридо так удивленно, будто до этого момента не был уверен, что тот умеет говорить.
- Вам, милсдарь?
- Мазельке, - Ваттье слабо качнул головой в сторону Картии.
Кмет удовлетворенно заулыбался.
- Дык я о том же ей и говорил, значится. А она не хочет.
- Может, и не хочет, - сказал Ваттье.
И, оттолкнувшись спиной от стены, сел прямо.
- Но пойдет.

Пару дней спустя, конюхи, сидя на на завалинке, имели удовольствие созерцать гостей постоялого двора, по витиеватой траектории кружащих вокруг корчмы: твердо на ногах из них не стоял никто, но мужик явно был упрямее, и оттого упорно шел сам и постоянно тянул за собой почти упирающуюся бабу.
Зрелище в итоге выходило уморительное.
- Косые, - с пренебрежительным прищуром тянул старший, - как есть косые.
- Хворые, - спорил младший, - мне Хрыч сам говорил, хворые. С лошаденки удолбались.
- Потому что косые! - удовлетворенно заключал второй.
И оба удовлетворенно возвращались к лузганью семечек.

- Нильфы. - сказал Итре. - Нильфы!
Выпрямился и сплюнул. Венбрин молчал, мрачно оглядывая труп: мертвец явно было не первой свежести, и за время, прошедшее с момента смерти, успел уйти под снег, так что его можно было и не заметить, но аккуратно намотанные на соседний куст кишки выдавали местоположение тела.
С потрохами. Буквально.
Ни в облике, ни в одежде покойного ничто нильфгаардца не выдавало - и разъезд уже готов был, посочувствовав печальной доле незадачливого кмета, отправиться дальше, когда Итре заметил бумагу, торчащую у мертвеца из кармана. Они полагали это письмом или какой-то еще сентиментальной безделушкой, но содержимое записки оказалось куда любопытнее
- Я так думаю, они повздорили о чем-то. Повздорили и передрались. Вот погань.
- И вот так его развесили?
- Нильфы!
Венбрин передернул плечами: даже для черных подобная жестокость по отношению к своим казалась чрезмерной, но бес его знает, на что они способны - об империи рассказывали всякое, о бессердечии ее солдат - еще больше, а уж о зверствах их императора и вовсе ходили страшные сказки. Может, такие вещи у них в порядке нормы. Может, такой красавец имеется на заднем дворе каждого уважающего себя нильфгаардского дома.
От лиричных размышлений дозорного отвлек тычок в плечо.
- Глянь-ка.
Венбрин проследил взгляд напарника и нахмурился.
Погода в Лирии в последние дни стояла непривычно ясная.
В сторону леса уходили явственные следы копыт.

Ваттье тяжело привалился к бревенчатой стене, чтобы перевести дух: перед глазами опять плясали черные мушки, и по всему выходило, что их сегодняшний моцион стоило заканчивать: он взмок, устал и его опять тошнило; Кантарелла, судя по виду, чувствовала себя немногим лучше, но в конечном итоге все это должно было служить укреплению душевных и физических сил обоих скитальцев.
Хоть пока и ощущалось, как изощренная пытка.
Но на воздухе действительно становилось легче - и ему, и, как ни странно, ей - а от печальных обшарпанных стен и бедной обстановки их "лучшей комнаты на постоялом дворе" мутить начало довольно скоро.
Хотя его вообще в последнее время мутило очень часто.
Ваттье аккуратно поправил теплый плащ на плечах у Картии.
- Вот, совсем же другое дело. Гляди, какой румянец. Этак на тебя скоро опять двимерит можно будет надевать, солнышко.

Отредактировано Ваттье де Ридо (28.02.2017 17:36)

В этом всем было что-то бесконечно неправильное - так думал не попытавшийся даже отвернуться Ваттье, разглядывая спину Картии - и одновременно происходящее удивительным образом укладывалось в голове у виконта Эиддона так легко, что ничего даже не приходилось утрамбовывать. Моральный кодекс Ваттье был весьма странным и, по-хорошему, не до конца понятным самому Ваттье, но по нему как-то так выходило, что пытать женщин, покусившихся на безопасность империи - можно, а оставлять их умирать без врачебной помощи - нет.
Даже если это одна и та же женщина.
Виконт Эиддон посидел какое-то время, прислушиваясь к ощущениям в спине: даже несмотря на усилия Картии, рана заживала нехотя, и время от времени снова начинала болеть - тогда к ладоням возвращалась слабая дрожь, а к голове - неприятная легкость, и Ваттье долго сидел, часто и глубоко дыша, убеждая свое сознание не уплывать.
Проходило это обычно так же стремительно, как накатывало, но доставляло немало неприятных минут.
Де Ридо как-то печально вздохнул, придвинулся к Кантарелле и потянулся к стопке полотна. Затрещала ткань: шеф нильфгаардской разведки удивительно ловко рвал бинты - удивительно для того, кто не представлял себе, сколько раз в молодости виконту приходилось наспех перевязывать себя хорошо если чистым тряпьем.
- Если со мной что-нибудь случится, - ровно проговорил он, опуская бинт в воду, - найди моего связного в Вызиме, я постараюсь успеть рассказать, где и как.
Ссадины не были глубокими - просто воспаленными от грязи, после промывания такие, как правило, успокаивались. От воды пахло тысячелистником - хорошая травка, жаль в это время года он есть только сушеный.
Глупо оно как-то все выходило, конечно, но Ваттье повидал на своем веку достаточно, чтобы знать: в жизни вообще мало что бывает по уму. И как правило, совершенно не то, что нужно.
- Передашь ему, что я скажу, и назовешь пароль, он неплохо тебе заплатит. Да, все, на что ты можешь положиться в этом вопросе - это мое слово, солнышко, но я хочу заметить, что я-то тебя никогда не обманывал. В отличие от некоторых.
Тряпка полетела на пол и Ваттье взялся за следующую.
- К тому же на том свете мне будет мало толку от твоей поимки. Только я знаю, какие вопросы нужно тебе задавать, чтобы получить нужные ответы - и нужны они в первую очередь мне лично. Без меня там дальше... я думаю, они справятся. А у меня, - Ваттье, тщательно полоскавший бинт в травяном настое, вытащил его и аккуратно отжал, - наконец-то случится отпуск.

- Ты посмотри-ка, натекло, как из свиньи.
Итре брезгливо рассматривал пропитавшийся кровью сугроб, лишь слегка припорошенный свежим снежком. Взрытый снег указывал на следы борьбы, и оба разведчика склонялись к мысли о том, что нильфгаардская перепалка не закончилась резней на заброшенном хуторе и, очевидно, продолжилась в лесу - так полагал Итре, но Венбрин неожиданно несогласно поморщился, походил вокруг и, присев у одного из окровавленных сугробов, принялся осторожно разгребать снег.
И терпение его было вознаграждено.
- На сук упал, - произнес лириец, вертя в пальцах обрывок куртки, - и разодрался. Но ушел, раз тела нет. Оба ушли.
И он указал рукой в сторону цепочки лошадиных следов - таких же явных, что и привели их сюда. Итре задумчиво почесал в затылке.
- Наших надо поднимать, - постановил он, - далеко он с такой дырой в боку не ушел бы. Пусть спрашивают по окрестным деревням, не останавливался ли на постой или не проезжал лы мимо кто раненый. Тряпичку оставь, пригодится.
Венбрин кивнул, и, поднялся на ноги, пряча обрывок ткани в карман.

Кухня, на их счастье, тоже оказалась пуста, и через черный ход беглецы выскользнули незамеченными, а вот потом Ваттье замешкался - голоса, идущие с противоположной стороны дома, затихли, и это вызывало некоторое опасение. Де Ридо взмахнул рукой, жестом призывая Картию подождать, и высунулся из-за угла, чтобы оценить периметр: судя по тому, что двор был пуст, у них оставалось совсем немного времени на размышления - де Ридо мысленно определил лирийцам две минуты на то, чтобы дойти до их комнаты, открыть дверь, обнаружить пропажу, прийти в бешенство и пуститься в погоню - следовательно, им с Кантареллой нужно было в ближайшие полторы минуты сочинить чудесный план по спасению своих шкур.
На своих двоих им далеко не убежать: даже находясь во власти нездорового прилива сил, де Ридо здраво оценивал их перспективы - здоровье как шефа разведки, так и его пленницы все еще оставляло желать лучшего. Возбуждение схлынет быстро и внезапно, усталость возьмет свое - и вот они уже легкая мишень для всадников, которым не составит труда нагнать их на дороге или прочитать следы по снегу и настигнуть в лесу. Им нужна лошадь, желательно - две; и хотя увести их незаметно возможным не представлялось, Ваттье был готов хоть проскакать по головам преследователей - и даже двинулся было к стойлам, но его остановили громкие голоса, доносившиеся со стороны конюшни.
Лирийцы, видимо, работали не так плохо, как шеф имперской разведки себе представлял, и пути к отступлению добыче отсекали заблаговременно.
Плохо. Плохо, плохо, очень плохо. Драка с превосходящим в численности противником - в принципе дурная затея, драка с противником, превосходящим настолько - безнадежная, драка раненым...
Плохо, словом.
Время талым снегом утекало сквозь пальцы.
В отчаянной попытке сообразить альтернативный вариант побега Ваттье метнулся в противоположную сторону, утягивая за собой Картию - и высшие силы внезапно оказались благосклонны к беглецам: у дальней стены скучали впряженная в телегу лошаденка и ее возница: работники, которым надлежало разгружать груз дров, видимо, побросали обязанности, чтобы принять участие в небывалом аттракционе - поимке нильфгаардских шпионов.
И это они еще не представляют, кого ловят, наверняка считая постояльца обычным имперским разведчиком; а вот если они каким-либо образом узнают, что идут по следу самого Ваттье де Ридо, выйдет скандал на стольких уровнях, что смерть при поимке для виконта Эиддона будет лучшим исходом.
Скандал, конечно, все равно поднимется, но ему с этим дела иметь уже не придется. Перед внутренним взором Ваттье на мгновение встал образ впавшего в бешенство Эмгыра, и эта картина, видимо, придала ему сил: двор он пересек стремительно и незаметно, умудряясь укрывать за собой Картию, и подобрался к извозчику так тихо, что тот даже не повернул головы. Его Ваттье бесхитростно стащил за ногу - возница успел вскрикнуть, но тут же получил короткий удар в затылок и обмяк, только лошадь удивленно шевельнула ухом - а потом первым делом почти закинул на козлы невесомую Кантареллу, чье миниатюрное сложение сейчас было очень удобным. Сам де Ридо, впрочем, успел запрыгнуть только в телегу - в то же мгновение дверь постоялого двора распахнулась резко, как от пинка, и во двор высыпали лирийцы; и перекошенные лица их не сулили гостям с юга ничего хорошего.
Со стороны кабака вид на телегу открывался отличный.
- Взять! - коротко рявкнул бородатый с мечом.
- Солнышко, - очень будничным тоном произнес шеф имперской разведки, - гони.

В колдовстве Ваттье не разбирался совершенно, и оттого с неохотой доверял даже штатным чародеям - проверенным, лояльным и внешне совершенно надежным, но державшим, однако, в своих руках такие силы, что невольно задумаешься об этих рук отсечении - просто из обычной осторожности. Тем поразительнее была стремительная самозабвенность, с которой шеф нильфгаардской разведки доверился беглой северной шпионке, что намеревалась колдовать прямо здесь и сейчас: зажмуриваясь от наваливающегося на лицо снега, де Ридо послушно прижимал к себе Картию так крепко, как мог, чтобы не сломать ей ничего - и сам не шевелился и не издавал ни звука, и даже дышать старался на полувдохе, хотя воздух хотелось судорожно хватать ртом. Он понятия не имел, что она делает, но отчего-то верил, что поступает она правильно - умирать чародейка явно хотела еще меньше, чем виконт, и временное совпадение их интересов оказывалось удивительной удачей.
Минуты тянулись медленно - невыносимо тягучие, издевательски долгие - и весь обратившийся в слух Ваттье слышал, как стук копыт преследователей внезапно сбился, замедлился и смешался: лирийцы явно настигли брошенную телегу и теперь кружили рядом с ней, пытаясь осознать произошедшее.
- Что за срань? - расслышал де Ридо сквозь снег и шум крови в ушах. - Куда они делись?
- Чародеи, туюмать! - будто совсем издалека донесся голос второго. - Пропали, чтоб им...
- Не могли далеко пропасть! - взвился первый.
И с оттяжкой повторил уже гораздо менее уверенно:
- Не могли же?..
За шиворотом у Ваттье таял снег, в руках - дрожала Кантарелла; он грудью ощущал ее частое сердцебиение, пальцами слушал сбивчивое дыхание чародейки, и свое собственное, приглушенное и хриплое, сейчас казалось ему непростительно громким. Копыта глухо стучали по утоптанному снегу: лирийцы осматривали телегу, оглядывали окрестности, искали хоть какие-нибудь следы пропавших беглецов, но явно не находили.
Де Ридо прижимал к себе Картию крепко и осторожно, как мать младенца, как коллекционер - офирскую вазу, как величайшее из сокровищ.
"Отпущу, - с отчаянием думал он, - если сейчас не найдут, отпущу, и к бесу это все".
- Назад, - глухо, как сквозь толщу воды, проговорил один из лирийцев, и де Ридо уже не разбирал, кто это - назад, будем думать. Не могли они далеко уйти.
Копыта снова нестройно захлопали по снегу - всадники разворачивались, чтобы возвращаться в деревню - но Ваттье позволил себе пошевелиться не раньше, чем досчитал до двухсот после того, как самый далекий отзвук погони затих. Тогда он сел, отплевываясь талой водой, с отвращением смахнул с лица снежинки - к этому моменту снег успел набиться ему в такие места, что и сказать стыдно, и выковыривать неловко - последним усилием поднялся с земли, вскидывая невесомую Картию на руки, и, спотыкаясь в снегу, побрел к дороге, на которой все так же скучала гнедая лошаденка, которую лирийцы не потрудились увести. Приблизившись к ней, Ваттье осторожно поставил Картию рядом с повозкой и, секунду поколебавшись, стянул с себя теплый дублет, чтобы накинуть его на плечи Кантареллы, а сам осторожно пощупал бинты на спине: те были влажными, и де Ридо хотел надеяться, что это талый снег, а не кровь.
- Стой тут, - хрипло сказал он, - за телегой.
Усталось брала свое, и оттого в голосе его не было даже привычной скрытой издевки - Ваттье де Ридо, шеф имперской разведки, внезапно выглядел так, как ему полагалось выглядеть в его возрасте: очень помятым, усталым, заросшим щетиной и стареющим; и запорошенные снегом темные волосы его сейчас казались седыми. Лошадь он распрягал молча, потом так же безмолвно, уже почти привычным движением, подсаживал Кантареллу на ее спину, а потом не слишком элегантно забирался на нее сам - возбуждение в крови выгорало в свинцовую усталость, и горький чад от нее тяжестью оседал во всем теле.
- Куртку береги, - проговорил над ухом Картии Ваттье, потерявший, видимо, то ли всю осторожность, то ли последнюю надежду, - у нее в подкладке деньги зашиты.
Поглубже натянул дублет на плечи чародейки и тронул каблуками лошадиные бока - флегматичная гнедая покорно сдвинулась с места и побрела вперед.
Снова в никуда.

Отредактировано Ваттье де Ридо (14.03.2017 15:47)

- Здравствуй, - глухо отвечает ей кто-то, плохо знакомый даже самому Ваттье, - рад знакомству.
И этот кто-то, уставший и мрачный, даже отдаленно не похожий самоуверенного и лощеного виконта Эиддона, какое-то время стоял неподвижно и, не произнося ни слова, гладил Картию по голове - с промокших волос его, с одежды и рук капала талая вода, а он все стоял, недвижимый и безмолвный, только ладонь поднималась и опускалась, и отстранился только тогда, когда рыдания Кантареллы превратились в тихие всхлипы.
- Ну, - сказал он, осторожно встряхивая чародейку за плечи, - ну, все, все. Не реви, а то лихорадка снова поднимется. Ложись-ка лучше.
Кровать здесь имелась чисто символическая, но де Ридо был благодарен провидению уже за крышу над головой: последнее, на что он ожидал наткнуться, когда сворачивал в лес с большой дороги - это на заброшенный охотничий домик, и находка эта представлялась ему несказанной удачей. Чтобы попасть внутрь, Ваттье в очередной раз пришлось вспомнить свою полевую молодость, однако замок не был слишком сложным - домик явно охраняли скорее от случайных визитеров вроде них с Кантареллой, чем от воров, и самым ценным, что нашел де Ридо внутри, была бутылка геммерской ушки. Что, в принципе, тоже вещь хорошая - виконт придумал ей достойное применение, мысль запомнил, а бутылку пока отложил.
Потом Ваттье - точнее тот немногословный, усталый тип, что внезапно занял его место - осторожно усадил Картию на кровать, с отеческой тщательностью закутал ее в обнаруженные на вешалке у входа два теплых плаща и зачем-то снова погладил по волосам.
- Поспи. - сказал он. - Не бойся. Я пока огонь разведу.
Огниво де Ридо раздобыл на каминной полке - отсыревшие дрова упорно не хотели заниматься, но виконт оказался упрямее промокшей древесины, так что через какое-то время в камине нехотя и дымно, но начал разгораться огонь - тогда Ваттье сел у него и какое-то время молчал, будто бы грелся, а может, и сам задремал - а потом вдруг встрепенулся, встал решительно и потянулся к плащу, который по требованию Кантареллы ранее покорно сбросил на пол у входа.
- Спи, - повторил Ваттье, - я скоро вернусь.
И вышел.
Но куртку с зашитыми в ней дукатами с собой не взял.

Затея де Ридо представлялась авантюрной настолько, насколько измотанный виконт сейчас вообще был способен на авантюризм, и надежды на успех у него имелось немного, но сменивший привычного Ваттье мрачный мужчина, кроме всего прочего, обладал каким-то просто сказочным упрямством - и упрямство это провело его через лес, вдоль тракта, до соседней деревеньки - которая, по мнению виконта, в какой-то момент обязательно должна была встретиться. Охотничий домик означал, что это - охотничьи угодья какого-то местного барончика; а значит, где-то поблизости должны быть его деревни - и с некоторой вероятностью замок. Последний Ваттье интересовал мало, а вот в первых можно было кое-чем поживиться: невыносимо долгий путь до цели виконт коротал за созданием плана идеального преступления, что окончательно сложился в его голове в тот момент, когда между деревьев показались бревенчатые избы.
Ваттье де Ридо, шеф нильфгаардской разведки, один из самых опасных людей в империи и мире, намеревался дерзко похитить двух куриц из первого попавшегося курятника.
Курятник, однако же, попался не так скоро, как ему хотелось, да и сами куры оказались не слишком рады неожиданному гостю, даваться в руки не спешили и моментально подняли встревоженный гвалт, поэтому количество похищенных птиц пришлось сократить до одной, а потом Ваттье с неожиданной для раненого прытью, под отчаянное кудахтанье зажатой под мышкой курицы, улепетывал через заснеженные огороды к лесу, туда, где ждала его привязанная у березы флегматичная гнедая.
Путь обратно, как водится, оказался гораздо короче, но к моменту, когда Ваттье добрался до охотничьего домика уже начало смеркаться - и отпирая дверь, из-за которой не доносилось ни звука, де Ридо испытывал странный внутренний трепет, пропавший, впрочем, в тот момент, когда он встретился глазами с нахохлившейся на кровати Кантареллой. Тогда он улыбнулся устало, притворил за собой дверь и с порога торжественно продемонстрировал чародейке трофейную курицу, которую извлек из-под сырого дорожного плаща.
- У нас будет бульон. - объявил занявший место Ваттье де Ридо. - Погоди, я ей только шею сверну. Найди-ка пока котелок.

Отредактировано Ваттье де Ридо (17.03.2017 01:25)

Бутылку у Кантареллы Ваттье решительно отобрал, и только после этого покорно лег - почти с радостью, потому что силы его стремительно покидали, и от запаха бульона, еще недавно казавшегося таким соблазнительным, неожиданно мутило. Безразличный к своей участи, он позволял Картии делать с раной все, что заблагорассудится и зашипел лишь один раз, когда чародейка щедро обдала спину ушкой.
Веки делались тяжелыми и горячими, и накатывающая темнота теперь уже не пугала, но казалась милосердной. Он почти провалился в нее, но с края беспамятства его вернула ладонь Кантареллы, требовательно похлопавшая по плечу - смена перевязки, видимо, была окончена и теперь можно было приступать к трапезе. Де Ридо еще немного полежал неподвижно, поразмышлял о еде и сне, и пришел к выводу, что последний его всегда настигнет сам, а вот ради первой он совершил для его состояния практически подвиг, который стоило бы отметить; поэтому он с усилием сел на кровати, натянул промокшую рубашку и во второй раз мягко, но решительно отнял у Картии бутылку горячительного.
- Сладкое после еды, - предпринял он неловкую попытку пошутить, но сиплый голос Ваттье и его серая от усталости и щетины физиономия сводили на нет все потуги на юмор.
Ложка у них нашлась только одна, а тарелок не было вовсе, поэтому ели они прямо из котелка, по очереди, обжигаясь горячим, несоленым бульоном, и разваренная курица, как и предсказывала Картия, сейчас казалась вкуснейшим из яств.
Когда трапеза уже подходила к концу, Ваттье неожиданно отнял котелок с остатками бульона, и, достав из-под кровати спрятанную там ушку, решительно влил в суп то, что на глаз казалось ему двумя рюмками, но из-за трясущихся рук вышло больше. Де Ридо с преувеличенной сосредоточенностью перемешал получившееся и вернул котелок Кантарелле.
- Доедай, - сурово потребовал он, - эта бурда - старинное туссентское средство, меня таким еще мальчонкой поили. Вкусно не будет, но прогреет хорошо. Ешь давай, кому говорю.
И пока Картия справлялась со старинной туссентской бурдой, сам уроженец солнечной провинции совершил над собой усилие и с грехом пополам выполз на улицу, чтобы сунуться в пристройку и задать корму гнедой, дремавшей у коновязи: в конечном итоге, кляча свою пайку сена заслужила, ибо беглецы сумели уйти от лирийского разъезда не в последнюю очередь благодаря ей. Снаружи смеркалось - черный лес тонул в подступающей темноте, и из сизой чащи доносились только редкие крики просыпающихся ночных птиц. С неба, медленно кружась, неслышно падали белые хлопья и оседали в каштановой лошадиной гриве - Ваттье сумрачно понаблюдал за тем, как невозмутимое животное копалось в кормушке и со вздохом вернулся в дом, проверять, приняла ли Кантарелла прописанное ей доктором де Ридо лекарство.
Котелок, во всяком случае, оказался пустым.
Последние силы де Ридо употребил на то, чтобы заново развести потухший огонь - благодаря прогретому очагу вышло быстрее и проще, чем в первый раз, и когда в камине затрещало пламя, окончательно утомившийся Ваттье буквально отполз в сторону, на волчью шкуру - ту самую, на которой, если верить модным дамским романам вроде "Пятидесяти оттенков черного", им с Кантареллой надлежало сейчас предаваться жаркой страсти.
Жарко было, но не от страсти. Де Ридо устало дернул ворот рубашки, распахивая его; тяжелой рукой подгреб Картию себе под бок, и так замер - ни спящий, ни бодрствующий, полубессознательный, с трудом различающий сон и реальность, озаряемый только светом пламени в очаге. В полудреме ему сейчас казалось, что какая-то часть жизни ему просто пригрезилась: бытие шефом разведки, виконтство, знакомство с императором, свой особняк - всего этого не было, все это просто приснилось Ваттье-Насмешнику из Туссента, рядовому агенту разведки, которому суждено было состариться в чине капитана.
И только Кантарелла рядом служила доказательством обратного.
- Слушай, - внезапно сипло проговорило Чудовище, не размыкая отяжелевших век, - а ты первая в моей жизни женщина, с которой я спал столько времени... и не трахался.
И в устах чудовища это звучало, как комплимент.

Отредактировано Ваттье де Ридо (17.03.2017 16:58)

Даже губы были незнакомыми. Сладенькая Кантарелла целовала иначе - умело, но буднично; ведьма же была отчаянной и порывистой, и поцелуй ее был сухим и соленым, почти злым; и отвечая на него, Ваттье даже сквозь пелену полубеспамятства понимал, что совершает нечто непоправимое. Потом он наверняка станет вспоминать эту ночь, как момент, кода он пропал - и будет жалеть, и досадовать на себя, и злиться; но сейчас нет сил поступить иначе, нет возможности сопротивляться... ничего нет: ни разума, ни света, ни мира за стенами этой хижины - только красные угли в очаге, только темнота, жар и золотые волосы, рассыпающиеся по плечам.
Куда ты лезешь, Ваттье де Ридо? Что ты делаешь? Так нельзя; это не твое и не для тебя; это для певцов и героев их баллад - а про шпионов баллады не складывают. Твое - это плащ и кинжал; интриги и доносы; вино, золото и все, что на это золото можно купить - все, чему можно назначить цену; но вот это, без цены - оно чужое, убери от него руки.
Ладони, опустившиеся на талию Кантареллы, были тяжелыми и горячими - Чудовище не слушало доводов разума. Чудовище держало крепко.
Он всегда считал себя слишком приземленным для подобной рефлексии. Слишком простым и практичным - и гордился этим, и зубоскалил над теми, кому не повезло родиться чуть более возвышенными - и каждая собственная шутка сейчас звучала насмешкой над ним самим.
Будто он накликал. Будто смеялся слишком много, и теперь Великое Солнце решило преподать ему урок.
Может, хорошо, что тогда все случилось так, как случилось. Может, судьба тогда пыталась уберечь его от чего-то опасного и дикого, лишнего в его и без того непредсказуемой жизни - но Чудовище оказалось упрямее судьбы, а Ведьма - хитрее, и вот они здесь, делят волчью шкуру и место у огня. Даже Ваттье де Ридо, не склонный к таким размышлениям, непростительно непоэтичный для туссентца, знал, что есть вещи, которые лучше не впускать в свою душу: слишком глубоко они пускают корни, слишком тяжелым грузом ложатся на сердце и вырвать их безболезненно невозможно. Оно сожрет его изнутри - медленно, но неотвратимо как ржавчина железо, стоит только чуть-чуть открыться, стоит лишь позволить себе непозволительное; стоит лишь коснуться чужого, не предназначенного для него, ибо это - наказание за воровство.
...как так вышло?..
- Не бойся, - сипло выдохнул Ваттье прямо в губы Картии, - не бойся, слышишь? Пока я с тобой, никто тебя не тронет. Больше не тронет. Клянусь.
Сил оставалось до тошнотворного мало - Ваттье казалось, будто он балансирует на грани между явью и беспамятством и любое самое легкое движение может столкнуть его в черную пропасть, бездонную и душную, но он нашел в себе силы, чтобы поднять Картию с пола и взять в руки осторожно, как дитя. И так и замер, бережно держа чародейку в руках - алые угли в камине тускнели, и света в темной хижине становилось все меньше и меньше; и чернота беспамятства подступала все ближе.
- Уходи, - говорил Ваттье, осторожно укачивая Картию в руках, - как только выздоровеешь так, что сможешь нормально держаться в седле, уходи. Возьми лошадь и куртку с деньгами, и уезжай - не говори мне даже ни слова о том, куда направляешься. Я найду, как это объяснить. Мне даже придумывать ничего не придется, так удобно все складывается - ты сбежала от меня в тот момент, когда на нас напала та мертвая баба. Я чудом выжил, скитался, потом вышел к своим.
Жаль, все свидетели этого мертвы.
Алый на углях выгорал в черный.

Отредактировано Ваттье де Ридо (25.03.2017 20:17)